Александр Серафимович - Советский рассказ. Том первый

Порой приходилось поднимать голову, чтобы видеть, куда ползешь. Это изматывало. Он валился на мох, на истлевшие сучья, на жесткий ягель, покрывавший камни. Лежал, раскинув руки, и глотал воздух.

Где-то в полутьме леса он остро ощутил запах прели и еще чего-то горьковато-пряного, напоминавшего детство, мать с кошелем морошки. «Вся жизнь… впереди…» — беззвучно, одними губами повторил Алекси и сразу пополз, словно утолил жажду.

Вдруг он услышал шелест вереска и, подняв голову, почувствовал толчок. Глаза его расширились, рука потянулась к автомату. Около его ног лежал тот самый финский капрал! Он лежал на животе, и лопатки его вздымались от дыхания. Вот он повернул голову, узнал Алекси и, вздрогнув, вцепился ему в ногу. От страшной боли Алекси выпустил автомат и повалился навзничь.

— Отпусти, дьявол, или убей! — вскрикнул он, схватился за куст и вывернулся.

Теперь они лежали лицом к лицу. Лица их были искажены гримасой боли и ожесточения. Оба тяжело дышали, ни один не шевелился, собираясь с силами и сверля глазами недруга.

На щеках капрала была маска запекшейся крови, на виске — черная бороздка от пули.

«Значит, вчера этот черт только сознание потерял, — подумал Алекси. — Он плох… не держит голову прямо. Он не может стоять…»

Алекси стал подниматься на локтях. Капрал черепахой отполз в сторону, в вереск.

— Стой! — прохрипел Алекси.

— Слушай, разойдемся по-мирному, — выдохнул финн.

Алекси рванул из-за спины автомат.

— Это ты зря… Магазин потерял, — спокойно сообщил капрал.

Алекси провел ладонью по ложе и выругался.

Капрал успел отползти на целую сажень. Алекси резко, двумя рывками подволок себя к нему. Капрал пытался вырваться, тянул руку к кожаным ножнам, но финки не было. Наконец Алекси удалось обхватить его запястья. Оба задыхались.

Капрал успокоился немного, уткнулся подбородком в камень.

Алекси увидел его затылок, и руки его разжались, он тоже бессильно привалился к земле.

Слышно было, как где-то у берега на озере плеснулась крупная рыба. В вышине шумела сосна.

— Ну что? — спросил капрал, все еще припав ухом к земле и словно прислушиваясь. — Закурим? У меня, кажется, есть.

Алекси не ответил, глядя, как тот, пыхтя, выворачивает карман. Вытащил помятую коробку, спички и положил все перед сержантом. Зажег папиросу. У Алекси защекотало в носу. Невозможно было отказаться, и он тоже взял из коробки папиросу, последнюю. Табак оглушал и пьянил, но через минуту слабость прошла.

— Нам нечего делить, — заговорил капрал. — Разойдемся… каждый к себе.

— Ты пленный…

— Такой же, как ты…

— …и пойдешь, куда поведут.

— На распятие?

— У нас пленных не мучают.

— Знаем мы…

— Плохо знаете. — Алекси с трудом сел, махнув рукой. — Двигай…

— Не могу… Мочи нет…

— Пойдешь…

Огонек надежды, появившийся в глазах капрала во время перекура, погас.

— Не могу. Голова кружится.

— Ползи…

Капрал пополз, перебирая руками.

— Не торопись. Будешь помогать мне. — И Алекси вцепился пальцами в широкое голенище его сапога.

Так они ползли друг за другом. Несколько рывков — и отдых. Тяжелая одышка надолго приковывала к земле обоих. В эти минуты или часы Алекси начинало казаться, что за деревьями мелькают пестрые платья женщин и он их знает — они из его деревни. Они что-то собирают и все приближаются, и вот над ним иссеченное морщинами лицо, и чья-то рука подносит к его губам липпи [89] Липпи — берестяной сосуд на палке в виде ковша. с водой… «Пей… Будешь жить…» — произносит женщина, и Алекси очнулся.

На какой-то поляне, где лежали истлевшие деревья, капрал вдруг замер. Алекси потряс его за ногу, но он не шелохнулся. Алекси поравнялся с ним и увидел, что капрал впал в забытье. Из раны на виске капала кровь. Над головой, опьяненная запахом крови, жужжала муха.

Алекси подполз к ольховому кусту, сорвал лист и заклеил им рану капрала. Сам вытянулся рядом. Силы были на исходе, невозможно было оторваться от земли…

Когда он проснулся, был поздний вечер. Тело словно налито свинцом, трудно даже повернуть голову.

Капрал лежал рядом на спине. Он был жив и тоже проснулся. Уставясь в небо мутным взглядом, он о чем-то думал.

Думал он, будто медлительно кому-то рассказывал, примерно так: «Стоит ли продолжать? Если узнают, что я из отряда лейтенанта Солкинуоры, этого достаточно. Убьют… Хотя я-то и не убивал никого… Убивал лейтенант Солкинуора. Вырезал пятиконечные звезды на живом теле, показывал всем отрубленную голову красного солдата… Это он… получил пулю в затылок. Пулю от своих. Из чьей винтовки? Не из моей ли „лайки“? [90] Лайка — так финские солдаты называли винтовку, имевшую ушеобразный прицел. Об этом никто никогда не узнает. Но как же долго мы терпели эту тварь».

Услышав шорох, капрал повернул голову.

Алекси непослушными пальцами разминал суставы.

— Вставай, надо ползти.

— Не ходок я, прикончи уж сразу.

— Не болтай зря. Надо ползти, — сказал Алекси, сунул руку в карман и вытащил завернутые в платок два сухаря. Взял один и разломил пополам.

— Бери.

Капрал не откликнулся.

— Бери, бери.

— Зачем?

— Ешь.

Капрал взял. Оба медленно грызли сухарь. Капралу, видно, и жевать было трудно.

— Больно?

— В котелке вроде щель, хотя мозги еще не вытекли.

— Как зовут?

— Пекка Хювяринен.

— Откуда?

— Из Каяпи.

— Вот как… — Алекси хотел сказать, что туда, на ярмарку в Каяпи, карельские мужики когда-то возили подводы с дичью, но Хювяринен произнес:

— Плотник я.

— Рабочий?

— Разве не видно… — Капрал показал ладони.

— Какой же черт принес тебя сюда, в карельские леса? Что, своих мало?

— Солдата не спрашивают… Закон войны…

— Сколько наших убил? — зло спросил Алекси.

— Не считал.

— Г…к! А еще рабочий. Из тех же… задолизов Гитлера…

Капрал перестал жевать. Сорвал приставший к рапе листок и зашипел:

— Слушай, ты… полегче… — Русая щетина у него на подбородке дрожала. — У меня отца в восемнадцатом лахтари [91] Лахтари (мясники) — так в Финляндии и Карелии называли финских белогвардейцев. убили… До сих пор дразнят красным…

Алекси помолчал. Потом медленно сказал:

— А моего они расстреляли… на собственной пашне… По эту сторону границы, в Карелии… И вот вы, сыновья красных, пришли сюда стрелять в нас, сыновей красных.

— Закон войны… Каждому жизнь дорога… Отпусти ты меня, парень… повидать бы жену, сына… Зачем ведешь на гибель…

— Ползи. Если жизнь дорога, — буркнул Алекси и усмехнулся. — На погибель… Кончилась для тебя война, кореш. Пайка русского хлеба и крыша над головой обеспечены. Если доползем, конечно…

И они снова начали свой тяжкий рабочий день. Вернее, не день, днем они спали, одурманенные солнечным теплом. К вечеру просыпались от холода, съедали по крохе сухаря и ползли. Усталое, изломанное тело часто отказывалось повиноваться, и тогда приходилось копить силы для двух-трех бросков вперед.