Николай Горбачев - Ударная сила

— Вот за это — полную!

Валя отставила свою рюмку, ей показалось, что этого никто не заметил, но тотчас сбоку услышала:

— Валентина Ивановна, а что же вы?..

Валя тогда, теряясь, поспешно проронила: «Не пью» и почувствовала, как невольно покраснела.

Сейчас, забыв о том мелком инциденте, она была увлечена разговором с женой замполита Моренова и на слова мужа, что он пройдется по городку, согласно кивнула.

Вход в клуб со стороны казармы по случаю офицерского вечера закрыли, действовал лишь служебный вход, и Фурашов попал в него, обойдя сцену. Вчера, Первого мая, в честь праздника на сцене бушевала самодеятельность — солдатская и подшефников, — народу битком набито: не только солдаты, офицеры, но и жены, дети, Маринка и Катя Фурашовы тоже были на концерте. А теперь клуб освободили для офицерского вечера: простенькие деревянные кресла горой возвышались в дальнем углу зала, загромождали проходы у сцены.

Фурашов, оказавшись снаружи, спустился по невысокой, освещенной висячей лампой лесенке, вдохнул сырой воздух: уже несколько дней дул теплый, с дождем ветер. Теперь ветер утихал, но было сыро, свежо.

Городок освещен редкими фонарями, они поскрипывали на столбах. Фурашов прошел мимо штаба, завернул к проходной, потом к солдатской столовой — длинному низкому зданию с темными, неосвещенными окнами, — только на кухне горел свет, вероятно, там работал кухонный наряд. Обошел вокруг казарм, гаража — везде пустынно, безлюдно. Из второй казармы, самой дальней, — в ней тоже окна затемнены, — рвались усиленные динамиками звуки музыки, голоса, перемешанные звуки боя: для солдат, прямо в казарме, крутили подряд две картины. «Как раз до отбоя, а к отбою и офицерский вечер закончится», — подумал Фурашов.

Свежесть, прохлада ночи бодрили, подстегивали к энергичному шагу. Фурашов успокоенно думая о том, что Моренов — молодец, затеял этот офицерский вечер: чем бы занимались сейчас офицеры? Сидели бы по домикам, каждый замкнувшись в мирке своих семейных дел... А теперь все они, разнившиеся по возрасту, наклонностям, характеру, мало знающие друг друга, потому что съехались сюда не так давно, съехались отовсюду, сели за стол и как-то сразу — он это с радостью почувствовал — стали ближе, может, понятней друг другу. Сейчас было не только приятно сознавать и думать об этом, но и немного стыдно: ведь когда Моренов впервые сказал о вечере, Фурашов был резок с ним, даже заподозрил замполита в склонности зарабатывать дешевый авторитет... Что ж, вернешься в клуб, к столу, произнесешь за Моренова тост... Кстати, у тебя еще ни разу не было разговора с ним по душам. Ты его совсем не знаешь. В чем причина, что такого контакта не случилось? Кто виноват? Моренов? Ты сам? Но ты командир, тебе и начинать...

Уже в узком, плохо освещенном проходе Фурашов услышал, как аккордеон Овчинникова широко, мажорно разлил звуки, и они сразу поглотили говор и смех, до того долетавшие из-за фанерной переборки, Фурашов ступил в зал, откуда ушел полчаса назад, успел окинуть взглядом реденькое застолье — там было все, как и до его ухода, даже Валя с Мореновыми сидели на прежних местах. Зато справа, на половине для танцев, было тесно: подхваченные вальсом, кружились пары. Фурашов увидел, как у сцены качнулась Милосердова — высокая бронзовая прическа, бархатное вишневое платье, отороченное мехом на рукавах и по широкому овальному вырезу ворота, кожа молочной белизны, словно бы отшлифованная.

Она улыбалась застенчиво и открыто, и в ее взгляде была удивительная притягательная сила. Фурашов так же, как тогда, во время осмотра дома, забредя ненароком в квартиру Милосердовых, смутился, почувствовав эту силу, безотчетно задержал шаг. Она, все так же улыбаясь, кокетливо склонив голову, сказала грудным голосом:

— А я вас жду... Дамский вальс. Надеюсь, не откажете?

«Танцевать? Это уж совсем неожиданно. Как он будет выглядеть? И с Милосердовой... А Валя? Но... отказать?» Возможно, она почувствовала его секундное колебание — что-то дрогнуло в глазах, — улыбка, взгляд как-то потускнели. «А-а, черт! Не съест же...»

— А почему бы мне отказываться? — преодолевая внутреннее сопротивление, весело спросил он. — Только, Маргарита Алексеевна, вряд ли доставлю удовольствие: мастерством не славился даже в молодые годы.

Она опять вся засияла, сказала искренне, без тени наигранности:

— Скромничаете, товарищ командир...

Препираться дальше? Фурашов подчеркнуто галантно кивнул.

— Прошу! Но за последствия, как говорится, не отвечаю...

Они вошли в круг, Фурашов повел ее, чувствуя под правой рукой, лежавшей на ее лопатке, упругую напряженность тела Милосердовой. Она прилаживалась к такту, потом подняла глаза.

— О каких последствиях вы говорите?..

— О самых прозаических: наступлю на ногу, возможны телесные повреждения конечностей, ущерб материальный — порваны чулки, помяты туфли...

Она рассмеялась, глаза лукаво, искристо полыхнули.

— Если только это — беда небольшая!

— Видите ли, это при определенных обстоятельствах может сыграть роковую роль... Даже в женитьбе.

— То есть?

— Расскажу такой случай. Фронтовик, капитан из части, отведенной с передовой на отдых, явился на вечер в медсанбат... Ну, и было, нравилась ему одна медичка. Танцевал с ней, правда, отважился на этот шаг не сам. Да и не танцы это были, а оттаптывание ног, но ему-то, капитану, в те минуты казалось, он мастер, был на седьмом небе. На землю его спустили, когда предложил девушке проводить ее к панскому подворью, где жили медсестры. Тут-то ему и сказали: «Что, красавец, и так ноги-то все оттоптал. Ай еще не до конца? Не хочет она, чтоб провожал...» Сказала это не сама девушка, а бойкая, щекастая сестра-хозяйка...

— Ну и что же вы?..

— Ответил, что если оттоптал ноги, не может идти, значит, тем более пойду: нести, возможно, на себе придется.

— Нести... — машинально проговорила Милосердова, внезапно на ее лице как бы столкнулись два выражения: прежнее, веселое, и новое — задумчивое. — И, значит, краха не случилось? — медленно спросила она, точно возвращаясь сознанием издалека.

Грустное выражение на лице Милосердовой сгладилось, рассеянно-задумчивая улыбка сменила его, она молчала, автоматически, заведенно кружилась, подчиняясь его, Фурашова, воле — легко, безукоризненно, как будто невесомая, бесплотная.

Капитан Овчинников, сидя на табуретке, растянул аккордеон и оборвал звуки.

— Благодарю вас, Маргарита Алексеевна, — сказал, останавливаясь, Фурашов.

— Сильный вы человек. — Она словно очнулась, сняла руку с его плеча. — Счастливая, верно, Валентина Ивановна.

— Ну, это вы преувеличиваете, пожалуй. — Он кивнул ей, пошел к столу, наклонившись к Вале, но не только для нее одной, с неосознанным подъемом, бодро сказал: — Что же вы сидите? А я успел обойти дозором городок и даже станцевать вальс с Милосердовой.