Ирина Нолле - За синей птицей

Через четыре месяца Галя будет свободна, но к матери она, конечно, ни за что не вернется. Если к тому времени не кончится война, то Галя уедет в областной город С., где живет мать Галины Владимировны Левицкой, и устроится там на работу, пока не вернется с фронта отец. А может быть, капитан добьется, чтобы Гале разрешили остаться работать в колонии… Здесь ведь тоже неплохо остаться. Единственное, что ненавистно здесь Гале, это Римма Аркадьевна и Анка Черная. Голубец скоро уедет — после праздников, а Черную тоже переведут, но, пока Анка здесь, Галя все время ощущает какую-то тревогу. Эта сумасшедшая после истории с часами и отсидки в карцере совсем свихнулась. Ходит по зоне как лунатик, а глаза пустые, как дырки в черепе. Девчонки говорили, что Анка по ночам бредит, и несколько раз пытались подслушать, что она бормочет во сне, но ни одного слова понять не могли. Нина Рыбка уверяла, что Черная произнесла слово «костер». Наверное, так оно и было, потому что только вчера Анка опять подошла к Гале и спросила, разболтала ли она капитану о тетрадочке.

— Зачем ты мне нужна, чтобы о тебе болтать! Ты ведь здесь у нас до первой теплушки — не в четверг, так в субботу поедешь новое лагерное счастье себе искать…

— А ты небось пойдешь свое искать? — Анка зло блеснула глазами. — Не то ли самое, о котором вам трепалась Воронова? Про какую-то птицу синего цвета… Все сказочками тешитесь, как трехлетние младенцы.

— Я тебе уже раз ответила, что не хочу с тобой никаких разговоров заводить. — Галя повернулась, чтобы отойти, но Анка схватила ее за руку.

— Смотри, раскаешься… Не тебе, так твоему дроле худо будет. Ты мне про мышеловку когда-то сказала, что нас захлопнет. А я тебе говорю, что если уж хлопнет, то не по мне. Думаешь, я так отсюда тихо-мирно уеду? Не бойся, оставлю по себе память, и у моего костра вы все еще плясать будете. Так и запомни, красючка! — И, почти оттолкнув от себя Светлову, Анка Черная быстро пошла по дорожке к беседке.

Галя посмотрела ей вслед и подумала, что Анка совсем «свихнулась», но тут же позабыла про нее, потому что побежала на репетицию.

А теперь вдруг вспомнила и снова ощутила в себе какое-то беспокойство. Анку Черную Гале приходилось встречать и на свободе, и сейчас ей особенно вспомнились слова Сани Чижа: «Ты от этой колдуньи держись подальше… Она тебя за одну твою красоту сожрать готова. А если уж она кого возненавидит, то у нее не заржавеет и ножом пырнуть».

От ручья потянуло сыростью, от порыва ветра зашуршали кусты у ограды. Почти совсем стемнело, и, подняв голову, Галя увидела, что звезд на небе нет, оно затянулось тучами. Вокруг было непривычно тихо и очень уж темно. Галя не сразу поняла, почему тишина и темнота показались ей необычными, и, только когда поднялась на ноги и вместо светлого квадрата окна проходной вахты увидела тусклый, желтый свет, догадалась, что движок электростанции стоит. Потому и тихо так и так темно.

Галя почувствовала легкий озноб — слишком долго сидела она у воды — и плотнее запахнула телогрейку. Ночи здесь были влажные, прохладные, особенно весной, и по вечерам без верхней одежды было холодно.

«Значит, репетиции сегодня не будет», — подумала она, но все же пошла по направлению к клубу, где чуть светилось только одно окно — в комнате Марины и Маши.

Окна конторы были темны. И это было непривычно, потому что Белоненко обычно сидел у себя поздно.

«Где же начальник?..» — Галя остановилась, заметив полуоткрытую дверь в помещении конторы.

В тусклой полосе света, падающего из коридора на крыльцо, зашевелилась чья-то фигура.

— Ты что в темноте бродишь? — спросила дневальная, узнав Галю.

— У ручья сидела. А что это движок стоит?

— Кто ж его знает, чего он стоит. Ребята все там и воспитатель Горин тоже. Начальник-то уехал…

— Уехал?

— Собирался завтра утром, а тут, глядь, по телефону вызвали, чтобы прибыл с вечера. Ох, и недобрая нынче ночь… — Дневальная понизила голос: — Чернота кругом, и словно все вымерли. Я, девушка, темнотой с детства напугана. Вот и не могу ее переносить душой. Сижу в коридоре, перед носом фонарь светит, а по углам чернота. И вот чудится мне, будто кто за спиной стоит и нож в руках держит… Ведь знаю, что все это от нерьвенности у меня, а оглянуться боюсь. Ты бы хоть посидела возле меня, — может, у меня с души отхлынет.

— А я хотела к начальнику… — проговорила Галя, чувствуя, что таинственный шепот дневальной начинает угнетающе действовать на нее.

— Нету его… — уже почти совсем неслышно отозвалась дневальная.

— Что ты шепчешь? — с раздражением повысила голос Галя. — Будто колдуешь.

— А что? — оживилась вдруг дневальная. — Я ворожить могу. Хочешь, поворожу? Пойдем-ка, в коридор. На руку раз взгляну и всю твою судьбу узнаю. Слышь, красавица, пойдем, — певуче проговорила она.

— Ты что — из цыган разве?

Дневальная вздохнула:

— И цыганкой бывать приходилось… Красивая я была молодой. Косы черные, ниже пояса… Всякое в жизни моей было… Пойдем поворожу? Я на тебя давно поглядываю, очень уж ты от всех отличаешься. И судьба у тебя должна быть от других отличная…

Она протянула руку, и Галя почувствовала прикосновение ее сухих, холодных пальцев.

— Нет, — вздрогнув, отступила девушка. — Не хочу я твоих предсказаний. Пойду я… — И, быстро повернувшись, почти бегом направилась к своему бараку.

— Где это ты была? — встретила ее Клава Смирнова. — Комендант обход делал, спрашивал, почему твоя койка пустая. Влетело мне из-за тебя. Завтра, говорит, рапорт начальнику пиши, что в твое дежурство порядка нет.

— Вот еще! Рапорт ему… Времени еще и двенадцати нет, а он — рапорт!

Клава слегка присвистнула:

— А ты посмотри на часы. — Она приподняла «летучую мышь» и осветила ходики. Стрелки показывали без десяти два.

Галя разделась, завернулась в одеяло и очень быстро заснула. Ей приснилось, что Анка Черная в цветастой шали и с бусами на шее держит ее за руку, качает головой и что-то невнятно бормочет. «Костер…» — только и расслышала Галя, и кругом вдруг все зазвенело, и звон этот становился все громче, все тревожнее.

— Горит! — крикнул кто-то незнакомый над головой Гали. Она вздрогнула и быстро открыла глаза. Окна противоположной стены барака светились багровым и жарким светом. Беспрерывным тревожным звуком где-то бился и звенел железный рельс.

— Горим!

— Пожар!

Кто-то сдернул с Гали одеяло.

— Пожар! Пожар!..

Полуодетые, с побледневшими лицами девушки бестолково метались по бараку, накидывая трясущимися руками телогрейки, натягивая на себя первое, что попадалось на глаза. Кто-то громко заплакал. Кто-то простонал: «Ой, мамочка родная!..» А зловещий багровый свет все ярче и ярче вливался в окна, и рельс гудел и стонал, звал на помощь: «Дзинь-дзинь-дзинь!..».