Никита Павлов - Чужаки

За все придется рассчитываться, и за Марфу тоже.

Слушая Марью, Шапочкин думал:

«Кто она, эта Марья? Забитая нуждой, малограмотная работница. Живет в лесу — ни книг, ни газет не читает, а мыслит правильнее многих наших интеллигентов. Вот они, новые люди. Вчерашний раб, а завтрашний народный вожак. Человек с горячей любовью к народу и жгучей ненавистью к врагам. Тысячу раз прав Владимир Ильич, когда говорит, что народ и народная правда непобедимы».

Шапочкин был искренне взволнован. Не ожидал он услышать такие слова в среде лесорубов. Тем легче ему было доказать необходимость общей борьбы с царским правительством, как главным виновником народного несчастья. Ему начали задавать вопросы.

— Про царя-то правильно сказал, а что про чужаков молчишь? Куда ни плюнь, везде чужаки. Управляющий — англичанин. Механик Рихтер — немчура. Плавильщик — итальянец с фамилией черт-те знает какой… На железке орудует. Кари-Мари — француз. И в других местах тоже.

Все как есть кровососы, а у нас и своих таких девать некуда. Почему это так? — спрашивали лесорубы.

На эти настойчивые вопросы Валентин вначале даже не нашелся что ответить.

Подавив нахлынувшее чувство растерянности, Шапочкин посмотрел на возбужденные лица лесорубов: что им сказать?

— Нельзя, товарищи, всех иностранцев под один гребень причесывать. Разобраться надо. За границей рабочий класс тоже есть, да и лесорубов там немало. Им тоже нелегко живется. Мы только не видим. Те, которые здесь, — это же буржуйские прихвостни. Таких много и у нас. Плаксин, например.

— Да что там Плаксин? — вмешался в разговор Маркин. — Все правители наши такие. Это они помогают иностранцам грабить нас. А почему? Да потому, что сами они и есть главные грабители.

— Словом, одни кровососы, а другие живоглоты, — вставила Марья.

— Во, правильно, — обрадовался Маркин. — Одного поля ягода!

— Так-то оно вроде так, Данило Иванович, но если хорошенько подумать, так чужаки-то, пожалуй, еще хуже. Они сюда, как воронье, налетели, чтобы нахвататься — и домой. До нас им никакого дела нет, — сказал дедушка Иван.

— Верно, те, которые сюда хозяйничать приезжают, именно такие, — согласился Маркин. — Вот, например, управляющий наш: решил весь лес около завода вырубить.

— А кто же его там рубить-то станет? — удивился дедушка.

— Пропади они пропадом, чтобы мы туда рубить поехали, — вспылил старик. — Что мы враги, что ли, заводскому люду.

— Значит, мы можем так и передать рабочим, что вы на эту удочку не пойдете? — спросил Маркин.

— Так и передайте, — за всех ответила Марья. — Пусть англичанин, если ему надо, сам рубит. А мы палец о палец не ударим. Нашел дураков, балда проклятая.

Маркин посмотрел на Шапочкина, в его глазах мелькнула ирония.

Взволнованный рассуждениями лесорубов, Шапочкин добродушно улыбался.

Дедушка Иван напомнил было о сварившейся каше.

— Погоди, Иван Александрович, — попросил Маркин, — успеем с ужином. — О вашем заработке надо бы по говорить, — предложил он сгрудившимся у костра лесорубам. — Крепко обидел вас заводчик, воевать, наверное, придется.

— Кабы от этого толк был, так мы бы хоть сейчас, — оглядываясь на товарищей, сказала Марья.

— Будет толк, если дружно возьмемся, — уверенно за явил Маркин. — Забастовку объявить надо, требования предъявить, чтобы старые расценки восстановили и лесничего-подлеца убрали. Напирать надо. Какого черта на них смотреть?

Лесорубы заволновались, зашумели. Мысль о забастовке многим понравилась.

После обсуждения вопроса о забастовке, лесорубы решили ждать, что скажут заводские рабочие. Выработать окончательные требования решили поручить забастовочному комитету.

Прощаясь с гостями, лесорубы крепко жали им руки и просили приходить почаще.

Когда стали укладываться спать, выяснилось, что нет Алеши. Вначале мать подумала, что он засиделся у друзей, но и там его не оказалось.

— Куда это он запропастился? — спрашивала Марья свекра, но тот только разводил руками.

Гостей он уложил спать в своем балагане, рассказал им, как пройти к черемшанским лесорубам, пожелал спокойной ночи и пошел спать к Спиридону.

Заметив сидящую у костра Марью, Иван Александрович остановился.

— Иди, Марья, спать. Я знаю, где он, — и по-стариковски лукаво улыбнулся. — Знаю, а сказать вот не могу. Не разрешил. Ты, говорит, дедушка, пока что про это никому.

Ну-ну, иди отдыхай, не скоро он еще будет.

Алеша пришел на рассвете. Глаза его блестели, лицо еще больше осунулось.

— Ты где это шатаешься? — укоризненно спросила Марья.

Алеша полез за пазуху.

— Я, мам, домой бегал.

— Ты с ума спятил, — охнула Марья, — пятнадцать верст туда, пятнадцать назад. Зачем это тебе понадобилось? Да еще ночью.

Алеша вынул из-за пазухи сверточек:

— Я все время бегом, мама, шагом нисколько не шел.

Торопился. Бабушка хотела меня оставить ночевать, да я не согласился. На, отдай, он, поди, им- нужен. А нам для чего? Лежит без всякой пользы в земле…

Мать схватила Алешу за плечи и радостно прижала к своему сердцу.

— Настоящий ты у меня молодец, Алешенька. Поди, там каша осталась, поешь. Устал-то ведь как, родной.

Неожиданно Петчер получил с нарочным письмо от дяди. Уркварт предлагал, чтобы племянник помог Грею приобрести Ургинское урочище. Он советовал немедленно поехать к помещику Якушеву и через него подкупить одного из министров, от которого зависела сделка. На взятку Уркварт выделил — сто тысяч рублей.

На следующий же день после получения этого письма Петчер выехал в имение помещика.

Когда слуга доложил хозяину о приезде англичанина, помещик обрадовался и приказал принять гостя с почетом. Чванливый Якушев любил похвастать перед новым человеком остатками-своего когда-то богатого имения.

Выполняя волю барина, камердинер, как всегда бывало в таких случаях, сопровождал гостя с целой толпой слуг. Он вел его в гостиную таким путем, чтобы Петчер мог увидеть большую часть господского дома, обставленного дорогой старинной мебелью. Петчер с удивлением рассматривал камердинера и его помощников, одетых в пеструю затейливую форму, когда из открывшейся боковой двери показалась расплывшаяся фигура самого хозяина.

В мягких чувяках, в широком с дорогой оторочкой халате, в красной тюбетейке на большой плешивой голове, с оригинальной тросточкой-хлыстом в руке Якушев двигался навстречу гостю, едва передвигая ноги, грузно переваливаясь с боку на бок. Во всей его фигуре, в движениях чувствовалась барская самоуверенность.

Подойдя к Петчеру, хозяин шаркнул ногой, что, по его мнению, должно было означать выражение особого уважения, и вложил свои короткие пухлые пальцы в протянутую Петчером руку. На широком лице помещика появилось какое-то подобие улыбки. Потоптавшись на месте и ударив неизвестно для чего хлыстом по полу, он опустился в большое мягкое кресло.