Николай Ляшко - Живая вода. Советский рассказ 20-х годов

Федотыч бегал по каюте, вязал слова в узлы:

— Разве ж когда вырывалось из моряцких рук хоть одно дело? Никогда сроду. По щепке склеили, по винту снесли, а сгрохали кораблюшку. Завод же опять помог, шибко помог.

Камса поддержала. Ребятишки, а старатели, цепки до дела, прокляты…

— Ты, что же, за лычком тянешься? — спросил Ванька.

— Лычко мне ни к чему, издыхать пора… И совсем тут не в лычке звук.

Подмокли,

рассолодели,

в руготне полоскались яро.

— Утята?

— Крупа, говоришь?

— Прямо сказать, пистоны. Никакого к тебе уваженья. Хозяевами себя чувствуют, хозяевами всего корабля, а может, и всей Расеи. Мы, гыт, принципияльно и категорически. Не подойди… Заглянул счас на полубак, там их полно. Кричат, ровно на пожаре. День в работе на ногах, ночью, глядишь, где бы отдохнуть, а они, сукины сыны, собранье за собраньем шпарют, ровно перебесились…

Старик помолчал, поморщился и добавил:

— Политика… И сколько она этого глупого народу перепортила, беды! Пей, ребятишки…

Мишка воткнул в старика тяжелый взгляд:

— Ах, Федочч, рыжа голова…

И Ванька посмотрел на старика быковато:

— Из старой команды остался кто?

— Есть, есть… Ефимка подлец, сигнальщик Лаврушка, шкипер Лексей Фонасич, коком все Алешка Костылев, да теперь, слышно, на берег его списывают за хорошие дела.

— Чем они дышат?

— Ефимка в ячейку подался, а эти вола валяют, дела не делают и от дела не бегают.

Боцман, по старой привычке, поймал горсть мух, выжал в стакан, долил горючим и уркнул одним духом.

На стрежне

заиграли сердца

блестко.

— Не пофартит, так всей коллегией гайда в Уманыцину гулять!

— Натуральная воля и простор широких горизонтов.

Старик в скул:

— Нет, годки, я свое отгулял. Убежало мое времячко, на конях не заворотишь… Судьба, верно, мне сдохнуть тут.

— Завей слезу веревочкой… Ноги запляшут…

Мишка, захлебываясь пьяной икотой, оживлял в памяти переплытые радости:

— Жизня дороже дорогова… Пьянку мы пили, как лошади.

Денег — бугры! Залетишь в хутор — разливное море: стрельба, крик, буй, кровь, драка… Хаты в огне! Хутор в огне! Сердце в огне! Цапай хохлушку любую на выбор и всю ночь ею восхищайся!

— И сахар, и калач?

— Уу, не накажи бог.

— Церковь увидишь, и счас снарядом по башке щелк.

— Да, церкви мы били, как бутылки.

— Впереди жизни бежали, так бежали — чоботы с ног сваливались.

Дробно чечетку рванул Ванька.

Замахал старик рукавами, зашипел:

— Тишша… На грех старпом услышит, загрызет.

— Качали мы его. Какой-нибудь интеллигент из деревенской жизни.

Федотыч заспорил:

— Ну, нет. Он хотя и не горловой, а в службе строгость обожает. Дисциплинка у них на ять. Камсалисты, понятно, крупа крупой и в работах еще не совсем сручны, но и счас уж кой-кому из стариков пить дадут. Хванц… Ругаться им по декрету не полагается, это зря. Без ругани какой моряк? Слякоть одна, телята…

— А мы в замазке остаемся?

— Зашло паше за ваше…

Сидели Мишка с Ванькой на столе, и все в них и на них играло, плясало. Плясали, метались глаза. Дергались вертляво головы. Прыгали плечи. Скакали пальцы в бешеном галопе.

Трепыхались руки, как вывихнутые. Убегали и скользили копыта. В судороге смеялись, радовались, едко сердились горячие губы, торопливо ползали юркие уши. Зудкая ловкость, узловатая хваткость, разбитые в нет ботинки, вихрастые лохмы, язык в жарком вьюхре…

Все в них и на них орало:

Скорей,

скорей,

даешь!

Старик свое дугой выгибал:

— Как-то с весны ходили мы в море котлы пробовать. Ночь накрыла, буря ударила. Закачало, затрепало нас. Авралила молодежь. Ребячьи руки, а было чему подивиться. Клещи! Бегали по команде, ровно гайки по нарезу… Годик-другой, и морячки из них выйдут за первый сорт.

Беспокойно зашебутились дружки:

— Заткнись, за лычком тянешься.

— Крутись не крутись, в комиссары не выпрыгнешь.

Закостерился боцмаш

— Растуды вашу, сюды вашу, чего хорохоритесь?

— А мы тебе жлобье, што ль?

— Нашел чудаков!

Ванька плеснул старику на лысину опивками кофейной гущи.

Мишка заржал и

в сон, как в теплое тухлое озеро.

Из койки боцман вывалился рано и отправился в обычный утренний обход. Легким шагом топтал кубрик, жилую палубу.

На все кидал зоркий хозяйский глаз. Проверил вахту, зевнул в утро, мелким крестом захомутал волосатый рот и пошел к портному Ефимке за утюгом.

Умывался Федотыч с душистым мылом, старательно утюжил суконные шкеры: к капитану, а по-советски сказать, к командиру собирался.

Ванька валялся на полу,

поднял Ванька хриплую голову.

— Брось, Федочч, до дыр протрешь… Кха-кха!.. Достал бы ты лучше похмельки.

И Мишка из-под стола голос подал:

— Растурился бы капусты кислой аль рассолу… Истинный господь, кирпич в горло не лезет…

В двенадцать, с ударом последней склянки, втроем в капитанскую каюту: боцман — деревянный и строгий, Мишка с Ванькой — виноватые, опухшие, мятые, ровно какое чудище жевало-жевало да и выплюнуло их.

Капитан с кистью.

Перед капитаном лоскут размалеванного полотна: море, скалы, облака… Наклонит капитан голову набок, поглядит, мазнет слегка. На другой бок голову перевалит, глаз прищурит, еще мазнет… Шея у него, как труба дымогарная, ноги — тумбы, лапы — лопасти якорные, пальцы — узлы, спина — кряж; хороший капитан, старинной выварки.

На боцмана по привычке утробно рыкнул:

— Ну?

Федотыч шагнул.

— Мы, Вихтор Дмитрич…

— Подожди. Видишь, я занят.

Мишка с Ванькой глазом подкинули капитана и ни полслова не сказали, а подумали одно: ежели топить, большой камень нужно… Вспомнился восемнадцатый годочек, когда в Севастополе офицеров топили…

В каюте по стенам вожди, модель корабля, гитара на шелковой черной ленте. К стене прилип затылком трюмный механик Черемисов: жидкие ножки подпрыгивали, сосал сигару, пожалованную самим, рыбий глаз на картину косил.

— Недурственно, знаете… Ей-богу, недурственно… Перелив тонов и гармонии красок, знаете, эдак удачно схвачены.

Капитан упятился на середину каюты, откинул могучий корпус и прищурился.

— Дорогой мой, а не кажется ли вам, что эти камни кричат?

Бесстрашный боцман попятился, а Черемисов закашлялся.

— Камни?.. Да, как будто, действительно, того…

— Чаек нет, — сказал Ванька, — а без чайки и море не в море… На озере и то утки, например…

Капитан грозно нахмурился, просветлел, раскатисто расхо-хо-хотался и хлопнул Ваньку по тощему брюху.

— Верно! Люблю здоровую критику! Очень верное замечание… Ты кто такой?

Федотыч:

— Мы, Вихтор Дмитрич…

Утакали,