Михаил Булгаков - Чаша жизни (сборник)

Дорогой Павел Сергеевич!

Сбился я в нумерации моих писем, поэтому нумеровать более не буду, Ваши я получаю, и всегда они вызывают хорошее чувство. Приходят они среди, правда, редких, но все же тяжелых для меня деловых писем. Их легко разделить по следующему признаку:

а) письма отечественные,

б) письма заграничные.

Первые имеют лик мелко будничный. За телефон, например, за какой-то месяц какого-то года нужно доплатить 9 рублей. А кроме того, почему я не состою в Горкоме писателей? А если где-нибудь состою, то где, будьте любезны? Я состою в Рабисе и очень рад, что состою. Но в глубине у меня мысль, что это неважно — где я состою. И эти вопросы и ответы на них только у меня время отнимают. Словом, похоже на комаров, которые мешают наслаждаться природой. Заграничные — дело другое. Как письмо оттуда — на стол как кирпич. Содержание их мне известно до вскрытия конвертов: в одних запрашивают о том, что делать и как быть и как горю пособить с такой-то моей пьесой там-то, а в других время от времени сообщают, что там-то или где-то у меня украли гонорар.

Пять, примерно, лет я получаю эти письма и отвечаю на них. И вот теперь, в этом году, руки мои опустились. Ведь все на свете надоедает.

9.VI. — 10.VI. Ночь

В самом деле: я пишу куда-то в неизвестное пространство людям, которых я не знаю, что-то, что в сущности не имеет никакой силы. Каким образом я, сидя на Пироговской, могу распорядиться тем, что делается на Bülowstrasse или rue Ballu?

12-13.VI. Ночь

Ночью ничего не произошло, ибо я спать хотел. Попробуем 13 июня днем: Рю Баллю. La Garde Blanche. Мы хотим ставить в Америке. [19]<���…>

Дорогой друг Павел Сергеевич!

Как только Жан Батист Поклен де Мольер несколько отпустит душу и я получу возможность немного соображать, с жадностью Вам стану писать.

Биография — 10 листов — да еще в жару — да еще в Москве!

А Вам хочется писать о серьезном и важном, что немыслимо при наличности на столе Grimarest, Despois и других интуристов.

Сейчас я посылаю Вам и Анне Ильинишне дружеский привет и отчаянное мое сожаление, что не могу повидать Вас 7-го.

Спасибо Вам за память.

Непременно напишите, сколько времени еще будете жить в Тярлеве.

Ваш М.

Дорогой Павел Сергеевич, Коля передал мне Ваше письмо. Оно угодило в самую мертвую паузу, потому что все слопал Нащокинский переулок, в котором надстраивается дом.

Но:

Я жду денег. Как только они будут получены (а если их не будет, то, вообще, ерунда выйдет), Ваш уважаемый заказ будет исполнен.

Вчера я уже ломал голову, но пока еще ничего не вышло.

Итак, все меры принимаются! Обнимаю Вас. Анне Ильинишне привет.

Ваш М.

Дорогой Павел!

Я хотел зайти к тебе, но, во-первых, у тебя лазарет, кажется, а во-вторых, я почему-то думаю, что тебя трудно застать дома.

Кстати, не собираешься ли ты пристроить у себя телефон? Это — омерзительная вещь в квартире, но иногда — необходимая.

Ну-с, у меня начались мольеровские дни. Открылись они рецензией Т. В ней, дорогой Патя, содержится множество приятных вещей. Рассказчик мой, который ведет биографию, назван развязным молодым человеком, который верит в колдовство и чертовщину, обладает оккультными способностями, любит альковные истории, пользуется сомнительными источниками и, что хуже всего, склонен к роялизму!

Но этого мало. В сочинении моем, по мнению Т., «довольно прозрачно проступают намеки на нашу советскую действительность»!!

Е[лена] С[ергеевна]… и К[оля], ознакомившись с редакторским посланием, впали в ярость, и Елена Сергеевна даже порывалась идти объясняться. Удержав ее за юбку, я еле отговорил ее от этих семейных действий. Затем сочинил редактору письмо. Очень обдумав дело, счел за благо боя не принимать. Оскалился только по поводу формы рецензии, но не кусал. А по существу сделал так: Т. пишет, что мне вместо моего рассказчика надлежало поставить «серьезного советского историка». Я сообщил, что я не историк, и книгу переделать отказался.

Итак, желаю похоронить Жана Батиста Мольера. Всем спокойнее, всем лучше. Я в полной мере равнодушен к тому, чтобы украсить своей обложкой витрину магазина. По сути дела, я — актер, а не писатель. Кроме того, люблю покой и тишину.

Вот тебе отчет о биографии, которой ты заинтересовался.

Позвони мне, пожалуйста, по телефону. Мы сговоримся о вечере, когда сойдемся и помянем в застольной беседе имена славных комедиантов сьёров Ла Гранжа, Брекура, Дю Краузи и самого командора Жана Мольера.

Твой М.

Дорогая Анна Ильинишна!

Мы очень мило сидели и жалели, что Вас не было. Приходите к нам и не забывайте, что я очень симпатичный!

Целую ручку.

Ваш М. Булгаков.

Дорогой Павел!

Распространился слух, что ты уезжаешь в отпуск. Кроме того, Коля говорил мне, что ты звонил ко мне, но не дозвонился. Надеюсь, что ты урвешь минуту и забежишь попрощаться. Захвати с собой злосчастного Мольера.

А я? Ветер шевелит клены возле кожной клиники, сердце замирает при мысли о реках, мостах, морях. Цыганский стон в душе. Но это пройдет. Все лето, я уже догадываюсь, буду сидеть на Пироговской и писать комедию (для Ленинграда). Будет жара, стук, пыль, нарзан.

Итак, позвони (в 11 час. утра или в 10 вечера) и забеги.

Привет Анне Ильинишне.

Твой М.

Жив ли ты, здоров ли ты, дорогой Павел?

Я вернулся из Ленинграда, замечательно отдохнув за 10 дней в Астории.

Коля пытался меня уверить в двух вещах: 1) ты поставил у себя телефон, 2) ты меня совершенно забыл.

Задыхаюсь на Пироговской. Может быть, ты умолишь мою судьбу, чтобы, наконец, закончили дом в Нащокинском?

Когда же это, наконец, будет?! Когда?!

Передай мой и Люси привет Анне Ильинишне.

Твой М. Б.

Дорогой Павел,

твое милое письмо от 6-го получил.

Один из Колиных друзей, говоря обо мне всякие пакости, между прочим сообщил, что во мне «нездоровый урбанизм», что мне, конечно, немедленно и передали.

Так вот, невзирая на этот урбанизм, я оценил и белый лес, и шумящий самовар, и варенье. Вообще, и письмо приятное, и сам ты тоже умный. Отдыхай!

Зима эта, воистину, нескончаемая. Глядишь в окно, и плюнуть хочется. И лежит, и лежит на крышах серый снег. Надоела зима!

Квартира помаленьку устраивается. Но столяры осточертели не хуже зимы. Приходят, уходят, стучат.

В спальне повис фонарь. Что касается кабинета, то ну его в болото! Ни к чему все эти кабинеты.