Михаил Булгаков - Том 1. Записки покойника

«Сочельник» пользовался… повальным презрением у всех… — 4 января 1927 г. парижская газета «Последние новости», редактируемая небезызвестным П. Н. Милюковым, поместила любопытнейшую статью «Как это было», в которой обильно цитировалась саморазоблачающая статья С. Лукьянова, одного из главных руководителей сменовеховского движения. В тексте «Последних новостей» говорилось:

«С. Лукьянов поместил статью по поводу смерти Красина… Оказывается, именно Красин явился отцом, покровителем и создателем так называемого сменовеховства… Вот что произошло. Группа парижских сменовеховцев отправилась весной 1921 г. в Лондон к Красину. От него и только от него зависело „придать ему (сменовеховству. — В. Л.) смысл общественного движения“… Парижские гости поставили Красину вопрос: „Признание Октябрьской революции как неизбежного и положительного явления достаточно ли для участия в творческой, строительной работе в советской России?“ Красин ответил „решительно да“, и Лукьянов внушительно добавляет, что красинское „да“ означало тогда „превращение субъективного явления в общественный социальный факт“.

Автор договаривает неизданную страницу до конца: „Красин своим отношением к сменовеховству помог нанести наиболее, быть может, сокрушительный удар эмиграции и ее политической активности; с 1921 г. роль и значение эмиграции как реальной конструктивной силы неуклонно падает, и, таким образом, Л. Б. Красин помог народившемуся движению выполнить его историческую роль“.

Дальнейшее известно, и потому — „совершенно не важно, если позднее — изжив себя — сменовеховство стало… анахронизмом, выродилось — с одной стороны — в устряловско-лежневский (выделено нами. — В. Л.) неонационализм, сдобренный сугубым славянофильством“ и т. д. — ведь „что было нужно и значительно в 1921 году, то смешно и наивно в 1926“.

Неизвестная глава держалась в строжайшем секрете».

Еще раз следует отметить, что Булгаков, не зная всей подоплеки сменовеховства, постоянно давал этому «движению» правильную, резко отрицательную оценку.

…я сочинил нечто, листа на четыре… — Речь идет о «Записках на манжетах».

…к отчаянному Фаусту пришел дьявол, ко мне же не придет никто. — Видимо, Булгаков в отчаянное для него время уже основательно продумывал новую для себя творческую схему: «Художник и власть». В романе о дьяволе эта тема звучала уже в полную силу.

В течение месяцев двух я не встретил ни одной живой души, которая бы читала мой роман. — В дневнике писателя имеются очень важные свидетельства на эту тему. 26 декабря 1924 г.:

«Роман мне кажется то слабым, то очень сильным. Разобраться в своих ощущениях я уже больше не могу». 3 января 1925 г.: «…боюсь, как бы „Белая гвардия“ не потерпела фиаско. Уже сегодня вечером, на „Зеленой лампе“, Ауслендер сказал, что „в чтении…“, и поморщился. А мне нравится, черт его знает почему». 5 января: «…у меня такое впечатление, что несколько лиц, читавших „Белую гвардию“ в „России“, разговаривают со мной иначе, как бы с некоторым боязливым, косоватым почтением. Митин (речь идет о писателе Д. М. Стонове. — В. Л.) отзыв об отрывке „Белой гвардии“ меня поразил, его можно назвать восторженным, но еще до его отзыва окрепло у меня что-то в душе. Это состояние уже три дня. Ужасно будет жаль, если я заблуждаюсь и „Белая гвардия“ не сильная вещь».

«Был май…» *

Впервые — Аврора. 1978. № 3.

Печатается по машинописному тексту, хранящемуся в НИОР РГБ (ф. 562, к. 5, ед. хр. 1).

К рассказу приложены пояснения Е. С. Булгаковой, которые приводятся полностью.

«Написано М. А. Булгаковым (продиктовано Е. С. Булгаковой) 17 мая 1934 г. сразу же после прихода домой в Нащокинский пер. из АОМСА (админ. отд. Моск. Сов.), куда мы были вызваны для получения заграничных паспортов, после того как М. А. написал просьбу о них на имя А. С. Енукидзе. 17.V по телефону некий т. Борисполец сказал М. А.-чу, чтобы мы пришли, взяв с собой паспорта и фотокарточки для получения паспортов. В АОМСе он встретил нас очень любезно, подтвердил сказанное, дал анкеты для заполнения, сказал, что мы получим валюту. Перед ним на столе лежали два красных паспорта. Когда мы внизу заполняли анкеты, в комнату вошли двое: женщина и мужчина. Меня очень смешил М. А. во время заполнения анкеты, по своему обыкновению. Те пришедшие присматривались очень внимательно, как мы сообразили потом. Паспортов нам Борисполец не выдал, „паспортистка ушла“, — сказал. Перенос на 19-е. С 19-го на 20-е и т. д. Через несколько дней мы перестали ходить. А потом, в начале июня, кажется 7-го, во МХАТе от Ивана Серг., который привез всем мхатовцам гору паспортов, — мы получили две маленькие бумажки — отказ. На улице М. А. стало плохо, я довела его до аптеки. Там его уложили, дали капли. На улице стоял Безыменский [23]около своей машины. „Ни за что не попрошу“, — подумала я. Подъехала свободная машина, и на ней отвезла Мишу. Потом он долго болел, у него появился страх пространства и смерти.

А эту главку он продиктовал мне 17 мая — она должна была быть первой главой будущей книги путешествия. „Я не узник больше! — говорил Миша счастливо, крепко держа меня под руку на Цветном бульваре. — Придем домой, продиктую тебе первую главу…“»

11 июня 1934 г. Булгаков написал большое письмо Сталину, в котором подробно изложил все происшедшее. Черновой вариант письма, хранящийся в архиве писателя, был опубликован нами в журнале «Октябрь» (1987. № 6). В «Литературной газете» (1999. № 28) был напечатан отрывок из экземпляра письма, который читал Сталин и на котором он начертал: «Совещ<���аться>». Характерно, что основной текст этого экземпляра оказался утраченным, но окончание его, к счастью, сохранилось. Оно представляет несомненный интерес, и мы некоторые фрагменты из него приведем ниже:

«…не существует ли в органах, контролирующих заграничные поездки, предположение, что я, отправившись в кратковременное путешествие, останусь за границей навсегда?

Если это так, то я, принимая на себя ответственность за свои слова, сообщаю Вам, что предположение это не покоится ни на каком, даже призрачном, фундаменте.

Я не говорю уже о том, что для того, чтобы удалиться за границу после обманного заявления, мне надлежит разлучить жену с ребенком, ее самое поставить этим в ужасающее положение, разрушить жизнь моей семьи, своими руками разгромить свой репертуар в Художественном театре, ославить себя, — и главное, — все это неизвестно зачем.

Здесь важно другое: я не могу постичь, зачем мне, обращавшемуся к Правительству с важным для меня заявлением, надлежит непременно помещать в нем ложные сведения?

Я не понимаю, зачем, замыслив что-нибудь одно, испрашивать другое? И тому, что я этого не понимаю, у меня есть доказательство. Именно я четыре года тому назад обращался к Правительству с заявлением, в котором испрашивал или разрешения выехать из Союза бессрочно, или разрешения вступить на службу в МХАТ.