Сергей Сергеев-Ценский - Том 3. Произведения 1927-1936

— Человек с носом? — проворно вставил Белогуров.

— Вот именно, человек-нос, единственный, незаменимый спец… У него на столе такие пробирки, он соединяет разные масла и нюхает, — вся его работа! Так получаются наши советские духи. Говорят, до семнадцати компонентов иногда входит в те или иные духи, а потребительницы их, конечно, не знают подобных обстоятельств…

— А если у этого незаменимого спеца будет насморк? — с усилием спросил Кудахтин.

— Тогда стоп машина! Тогда всей алхимии до его выздоровления отдых… Так вот этот спец признал наше масло вполне хорошим. Оно и не может быть, конечно, ни каким-нибудь посредственным, ни тем более плохим. Лаванда любит южные склоны, — пожалуйста, у нас здесь их сколько угодно! Любит шиферную почву, — здесь везде шиферная почва… Но она не любит дождливой весны, как в этом году, например, была, поэтому выход масла у нас теперь меньше, чем девять кило с тонны. Зато в прошлом году было почти десять! Это и во Франции считается рекордом. Так что большое значение в нашем деле имеет погода… А цвет масла меняется несколько в зависимости от чего бы вы думали? — от спелости сырья. Когда лаванда в полном цвету, масло бывает зеленое, а теперь, например, она уже частью отцвела, — теперь масло желтое.

— Хорошо, вот вы сейчас, конечно, заняты, — собираете свой урожай, — а что же вы делаете здесь зимой? — живо спросил Белогуров.

— Зимой? Делаем перекопку плантаций.

— Как перекопку? Вручную?.. А трактор?

— Что вы — трактор! Это вам не степь, товарищ! У нас, увы, копают по старинке лопатами. А копать зимой можно далеко не каждый день. Когда идут дожди, перекопку бросаем. А то еще того хуже: вздумает вдруг нас засыпать снегом, — тогда мы, конечно, только существуем и усиленно топим печки.

— Небо коптите?

— Небо коптим… Да, я еще не сказала вам, что у нас, кроме лаванды, есть розмарин и несколько гектаров казанлыкской розы. Но роза у нас — дело еще более молодое, чем лаванда, так что розовое масло мы хотя и гнали в этом году, но, так сказать, в порядке пробы.

Локомобиль между тем однообразно фукал, пар по замотанной в парусину трубе тек в перегонные кубы, а невдали от изнывающих от жажды инженеров падала струйкой из трубы водопровода чистейшая на вид вода, направляясь потом по узкой канавке к яме, в которой гасили известь.

— Ох, не могу терпеть! Очень здесь горит! — дернул ладонью по кадыку Кудахтин и пошел к этой заманчивой струйке.

— Напейся и мне скажи, какая вода! — крикнул ему вдогонку Белогуров, а Хромцова предложила участливо:

— Да вы бы, товарищи, зашли на пчельник, там наши пасечники Покоевы — муж и жена — угостили бы вас лавандовым медом… А может быть, даже и чаю для вас согрели бы, — они люди добрые. Вот их детишки, кстати, Володя и Катя, они вас и доведут.

— Так это с пчельника, значит, ребятишки? Ва-во-дя! — крикнул Белогуров именно так, как называла мальчика его сестренка.

— Вы, стало быть, с ними уже познакомились? — слегка улыбнулась Хромцова.

— Ну, еще бы! Мы с ними — старые приятели! — игриво отозвался Белогуров.

Ульи были расставлены очень аккуратно, такими же правильными, безупречно по веревочке протянутыми рядами, как росли на плантации кусты лаванды. Пчельник был устроен в яблоневом саду, разбитом еще тем самым адвокатом по бракоразводным делам, фамилию которого забыл Белогуров.

Ульи были приземистые, широкие, на четырех дубовых чурбачках каждый, с крышами односкатными, крытыми где железом, где фанерой, но однообразно окрашенными золотистой охрой, веселой на вид.

Яблоки на яблонях висели густо, — год для них был урожайный, — но все они были одного сорта, мелкий и жесткий, хотя и румяный, красивый синап.

Сарай стоял сзади за пчельником, а прямо против пчельника, через дорогу, небольшой домик, куда и привели инженеров Володя с Катей.

По дороге Володя успел задать Белогурову, совершенно для него неожиданно, один из тех вопросов, которые приходят в голову только детям. Он сначала пригляделся к этому черному, толстогубому дяде насупленными голубыми глазами, прежде чем спросил совершенно серьезно и даже как будто хриповато:

— Дядя, а дельфины — они чихают?

Дельфинов в Черном море много. Белогуров видел, купаясь, как они выскакивают из воды, как они гоняются за стаями мелкой рыбешки чуларки или султанки, видел с берега, как далеко в море охотятся за ними флотилии дельфинников с алломанами, но чихают ли дельфины, он не знал и ответил:

— Охота тебе, Володька, задаваться такими роковыми вопросами!

Однако Володька посмотрел потом также насупленно-серьезно на Кудахтина и к нему обратился так же басисто:

— А ты, дядя, не знаешь!

У крыльца домика безмятежно лежала и нежилась в тени крупная черно-рыжая свинья; каштановая лохматая собака на цепи, когда-то от излишнего усердия сорвавшая уже себе голос, выскочила свирепо из конуры с придушенным рыком, и на крыльце, вышиною всего в две ступеньки, показался обеспокоенно глядевший человек, которому Володька крикнул, показав на Белогурова:

— Па-ап, а пап! Вот!

Пчеловод Покоев подтянул брюки, в которые забрана была синяя рубаха, перепрыгнул через непроходимо лежавшую свинью, прикрикнул на собаку и стал перед гостями, небольшой, подстриженный ежиком, красный с лица, с пытливыми сорокалетними серыми глазами в набрякших веках и с протянутой, неслабой на вид рукой.

Белогуров объяснил ему, как и откуда они сюда попали, и он сразу же стал благодушен и говорлив.

— Пчельник наш хотите посмотреть? Могу показать, вполне могу, — только если вы курящие, не ручаюсь тогда, что какая-нибудь сердитая вас не покусает. Курильщиков и длинноволосых пчелы не любят, — впрочем, вы оба стрижены лучше не надо… Сетку могу вынести, только сетка у меня всего-навсего одна…

— А зачем же собственно нам надо ходить по пчельнику? — сказал Кудахтин. — Мы его и отсюда отлично видим — все ваши двести ульев.

— Двести двадцать, — скромно поправил Покоев, а Белогуров, чтобы быть ближе к цели, воодушевленно щелкнул пальцами:

— Говорят, у вас мед замечательный, из лавандовых цветов!

— А вы уж это слыхали?

— Еще бы! Слухом земля полнится!

— Так что вы, товарищи, может, желаете проверить, так ли оно на самом деле? — понял его Покоев. — Что же, за чем дело стало? Заходите в комнату, могу вас попотчевать, только будет сотовый, зато первой свежести: только нынче утром вырезал.

И он начал расталкивать ногою свинью, которая, впрочем, сочла это за хозяйскую ласку и не вставала, только хрюкала блаженно, покачиваясь, но отнюдь не открывая глаз.

Инженеры остановили его: «Бросьте, переступим!» — и, когда поднялись на ступеньку, Покоев проворно юркнул в комнату, и вот прямо перед собой Белогуров увидел на пороге высокую тонкую русоволосую женщину в просторном синем (из той же материи, как и рубаха ее мужа) платье, перехваченном поясом и с широкими, короткими, только до локтей рукавами.