Сергей Сергеев-Ценский - Том 3. Произведения 1927-1936

Но не удается отчалить пароходу: с низка по дорожке поднялись уже и подходят к дому сзади Кольки несколько человек. Тут и Надя, которую ведет за руку мать, сиделка, сверкая очками; тут и плотник Илья, — фартук и картуз синий; тут и садовник, Иван Николаич, в желтой соломенной шляпе, и, наконец, тут же мать его с небольшим узлом белья на спине и отец с узлом побольше.

И Колька, испугавшись такого множества, стремительно вскакивает, оставляет все игрушки и бросается в кусты.

Из кустов, с бугорка, шагов за сто от дома ему отлично видно, как блестит его церковь в руках у плотника Ильи, как его вороного коня и пароход взял Иван Николаич и как он качает своей шляпой вправо-влево; а Надина мать все наклоняется к его матери и показывает куда-то рукой, а в руке у нее белый заяц, и очки ее сверкают так, что даже больно смотреть.

Но он не все слышит, что они говорят, даже старается не слушать: все равно уж теперь не будет у него ни зайца, ни коня, ни парохода… Но зато они не найдут Кати! Куда им ее найти!

Колька не может даже и представить, как это сразу могло собраться такое множество людей в одно время, все сразу. Он не знает, что люди, как муравьи: сбегаются — разбегаются, сходятся — расходятся. Он не знал, что в домике садовника Ивана Николаича работал Илья; что когда он услышал по соседству, у сиделки, рыдания Нади и узнал, по какой причине это, — он вспомнил про потерю своего ватерпаса, а Иван Николаич кстати вспомнил про то, что совершенно непостижимо исчез куда-то конь из его шахмат, и вместо него теперь нелепый обрубок прыгает по доске, а кроме того, для него ясно стало, что, пожалуй, не цыганка бродячая украла пароход его Жени, а тот же самый мальчишка прачки, приходивший к Жене играть.

Колька не слышал, сколько торжества было в голосе Ильи-плотника, который крикнул, подходя к дому:

— Вон он, и ватерпас нашелся!.. Ну что, не говорил разве я?

Он вытирал ватерпас фартуком, вертел его так и этак и приговаривал:

— Дивно, как еще не расшиб!.. Этому народу долго ли?.. Кирпичом трахнул, и есть!.. А его теперешнее время, ватерпас-то такой, — где его купишь?.. Теперь и напильники продают, — маленькие, по восемь гривен, — только-только один раз пилу направишь, ну и бросай…

Не слышал Колька и того, с какой укоризной говорил садовник:

— Выходит, значит, это не мальчик у вас растет, а настоящий похититель!.. Потому что порядочный мальчик… — Обождите! Вы после скажете! — он должен получать наставления от родителей своих, — вот что!.. А вы, значит, ему никаких нотаций не читаете, — обождите, дайте сказать! — и будете вы с ним потом плакать… Я вам истину говорю!

Иван Николаич и не очень стар, — лет сорока пяти, — но он высокий, медлительный, чернобородый, с толстым, как сазан, носом, и важности необычайной.

— С пароходом еще благородно обошелся, — добавляет он задумчиво, — а вот коню ушки, конечно, пообломал!.. Ведь это порча вещи, — обождите!

Но и сиделка, мать Нади, не дает ничего сказать Фекле.

Она нападает яростно, потому что кролик Нади нашелся, вот он, — факт налицо, — но где же кукла?

— Если вы мне сейчас же не разыщете куклу, то я… я… я и не знаю, что сделаю!.. Я и не знаю, что сделаю!.. — наседает она.

Голос у нее звонкий, визжащий, талия тонкая, муравьиная, и она сгибается и выпрямляется, сразу, без всяких усилий, — и блещет, блещет очками.

— Колька-а!.. — кричит мать в кусты. — Колька, иди до дому!.. Ох, и бить буду!..

А ей, Надиной матери, говорит осторожно, улыбаясь одними глазами:

— Разве ж оно придет теперь?.. Оно теперь забежит на край света прямо! А как он через эту куклу паршивую пропадет?.. На-ку-пают чепухи всякой — кукол!.. Вот уж остатки буржуазии!.. А через эту куклу мальчишка пропадать теперь должен? По-вашему, так?

— Конечно, нотацию, — справедливые ваши слова, Иван Николаич, — говорит тем временем отец Кольки. — Однако что поделаешь? Природа, она преодолевает натуру, — вот!

Оттого, что он нес в гору тяжелый узел с бельем, у него из слабой узкой груди дыхание вылетает со свистом, но кашлять он не решается, терпит, и только трет себе шею рукавом рубахи.

— Мне до вашего мальчишки нет дела и до вас тоже! — кричит сиделка. — Белье себе я сама стираю!.. Мне есть дело только до куклы, которую, если хотите знать, я и не покупала, — да здесь такую и не купишь, — а подарила мне больная одна за мой труд каторжный, бессонный, если хотите знать!.. «У вас есть, говорит, дочка — девочка?» — «У меня есть, говорю, маленькая дочка — девочка». — «Так вот это ей, говорит, от меня подарок за ваш каторжный труд ночной!..»

Из-под очков на желтые щеки выползают у нее слезы, но тонкая талия все разгибается — сгибается, разгибается — сгибается, точно она делает гимнастику.

— Что вы ко мне с той куклой пристали? — начинает кричать и Фекла. — И очи мои той куклы не видели. Где ж она, эта кукла, быть может, когда ее нет?

— А я аж давно от Жени своего слышу, — медлительно продолжает о своем Иван Николаич, сверху вниз уставясь в морщинистое лицо Савелия с очень большими глазами. — Зря на цыганку думаете, будто она это взяла, — обождите… И после цыганки пароход мой у меня никак двое сутков был…

— А чего лестница на чердак стоит?.. Ты ставила? — не слушая, спрашивает у жены Савелий.

— Какая лестница, — отвяжись ты, хвороба!.. Лежала себе лестница, где и счас лежит!..

— Однако стоит…

И тут же как-то сами собой тонкие, в серых брюках, ноги плотника Ильи задвигались к лестнице, и вот уж, завернувши фартук, попробовав руками, выдержит ли, — лезет Илья на чердак и бормочет:

— Стамеску еще одну я где-й-то посеял, — хорошую стамеску, — нонче такой не найдешь… Не иначе, как тут у него склады…

Фекла кричит неистово:

— Ты что же это такое так нахально?.. С обыском в чужой дом явился?

Острое лицо ее покраснело сплошь, из-под белого платка выбились русые косицы, — чуть не ухватила она за ногу Илью, но, когда опоздала все-таки и он взобрался на крышу, толкнула лестницу, и, легонькая, сухо брякнулась она наземь, взбрыкнув ножками.

Столпились все поближе к слуховому окошку, и вот показалась из него рука с красным одеяльцем и потом другая рука с куклой Катей.

Чуть только увидела свою Катю маленькая Надя, всплеснула ручонками и спрятала лицо в платье матери.

Колька жадно глядел на крышу и, когда увидел на ней Илью и потом как из слухового окошка закраснелось одеяльце, как флаг, кинулся бежать дальше, пригибаясь к земле и воя, и уже не оборачиваясь назад.

Необыкновенно, чрезвычайно это вышло! Только выбежал Колька на пригорок, оказалось, сидел там какой-то человек, — старик, волосы седые, длинные, зонт над ним, а перед ним на фанерке картина.

Колька сразу перестал выть: старик водил по картине кисточкой, красил картину.