Сергей Сергеев-Ценский - Том 3. Произведения 1927-1936

Попадья сказала только:

— А у прежнего арендатора на сколько лет бумажка была составлена? — и пошла на кухню с тарелками.

Лука подбросил было голову, кинув ей вслед:

— Под меня не подроются, нет! — однако очень внимательно стал разглядывать всех своих пятерых и только коротко чмыхал носом, а те тоже молчали, занимаясь каждый своим: Степан щупал немалый уже бицепс на правой руке, Евтихий обгрызал заусеницы, Евфалия расстегивала рукавчики блузы и закатывала их выше локтей, Дарья заплетала распустившуюся льняную косичку, укрепляя в ней голубую ленту, а Петр проворной горстью ловил мух над куском своего хлеба.

Комната, в которой обедали, была большая, но стены голые, на окнах — сетки от мух, потому что окна выходили на двор, откуда тянуло запахом сухого кизяка.

Когда принесла попадья из кухни огромную сковороду жареной картошки с коричневыми кусками печенки посередине и сама принялась накладывать всем на тарелки, Лука сказал ей небрежно:

— А этого, в панаме, я с кладбища, конечно, прогнал!.. Наш брат — живец, разумеется, но-о хитрости непомерной!..

— Прогнал?.. А он что?.. Пошел? — забеспокоилась попадья.

— Да ведь ехать ему было не на чем… пошел, конечно… Я его на месте застал: подробную опись всему кладбищу делал и… плани-ровал!..

— Что?.. Ведь говорила я!

У попадьи застыла ложка в руке, глаза стали, как из черного стекла, и побелел загнутый нос.

— Твоя правда!.. Очень расспрашивал насчет церковушки… Для меня ясно: полкладбища, подлец, хочет оттяпать!

— Если не все! — вставила Евфалия.

Лука посмотрел на дочь, и голос его стал торжественным и важным.

— И, несмотря что я его с кладбища погнал, чуть только панихиду я начал служить бабе этой, он, понимаешь ли, тут же, в церковь, и стоит!.. Вот Петр его видел.

— Видел, мама! Я видел! Видел!..

Выпустив зажатую в кулак муху, Петр засиял, заболтал ногами, наконец поднял колени и уткнулся в них подбородком.

Попадья тянулась в это время с ложкой картофеля к тарелке Евтихия, но от беспокойства и оттого, что не могла отвести глаз с лица мужа, высыпала картофель прямо на белую клеенку стола, беззвучно прошептав при этом:

— И что же он в церкви?

— Конечно, все осмотрел пристально, однако в конце концов смылся… Теперь он, разумеется, в отдел местного хозяйства пойдет: я мысль его понял!

Лука нанизал на вилку сразу несколько кружочков картошки, выбирая самую поджаристую, и, когда она захрустела у него на зубах, добавил:

— А мысль эта та, чтоб за аренду полкладбища хо-ро-шую цену им предложить, — вот эта мысль!

— Если не всего кладбища! — сказала Дарья, протягивая тарелку матери.

— Вот тебе и четвертый за один год! Сколько же будет их за пять лет? — спросила попадья испуганно-тихо.

Петр встал на стул и старался свою тарелку протянуть к матери ближе, чем сестра.

— Сядь! — крикнул на него Лука и добавил: — Этот четвертый — он самый хитрый… Те трое прямо ко мне приходили, не приму ли я их в долю, потому что деваться им некуда, а этот… Этот окольным путем действовать хочет!.. Не иначе у него в местхозе знакомство есть… Сиди ровно, Евфалия, а то горб наживешь!.. Этот по-хозяйски планировал!..

— Чепуха! — сказал Степан, дожевывая печенку. — Договор пишется, чтобы его соблюдали… Раз арендный договор есть…

— То его найдут невыгодным, — досказал Евтихий, а Евфалия добавила:

— Кольев набьют, колючую проволоку натянут, и все.

— Петр! — крикнул Лука на младшего, все еще не получившего картофеля и опять вскочившего на стул.

— И размножится кладбище наше делением, как инфузория, — угрюмо буркнул Евтихий.

— Поди сам в местхоз, а не жди! Узнай, какие у него такие планы, — сказала попадья, леденя мужа черными стеклами глаз.

Но Лука отозвался бурно:

— Планы его?.. На его планы у меня свои контрпланы есть!.. И контрпланы эти я скорее его, подлеца, могу в дело пустить!.. Пусть он знает: захочу — и в два счета сделаю!.. По-ду-ма-ешь, какая явилась зеленая тля!.. Дарья! Сиди смирно, тебе говорят, а то выгоню из комнаты вон!

Год с небольшим назад на прежнего арендатора кладбища поступил донос, что он в девятнадцатом помогал белым. Донос был за подписью Луки Суховерова, служителя культа, а не позже как через месяц сам Лука Суховеров, подписав еще и другую нужную бумагу, договор с местхозом, перевез сюда свою большую и дружную семью.

Уволенный из школы, Степан начал учиться каменотесному делу и теперь довольно исправно владел нужными инструментами; Евтихий выполнял заказы на деревянные кресты из дубовых пластин; Евфалию пока еще не исключали из школы, и на ее обязанности было делать в городе те или иные необходимые мелкие покупки; Дарья училась дома и помогала матери на кухне, а теперь, летом, должна была еще поливать цветы на могилах и посыпать дорожки песком. Петр обязан был помогать отцу в церкви, и если отец служил заупокойные обедни, то Петру, даже и летом, полагалось надевать новые ботинки.

Так как со старыми могильщиками выходили частые споры, то Степан и Евтихий взялись рыть и могилы сами, но с тем, чтобы с каждой отчислялось в их личную пользу по рублю на брата. Лука подумал и согласился, и этим их деньгам, которые у него же хранились, велся особый счет.

Кладбище было обширное. Город основался еще при Александре I, и с тех пор все везли и везли на это кладбище покойников — знатных, сановных, чиновных и совсем незнатных, совсем нечиновных. Однако нечиновные с течением времени покрылись одними чиновными, и могил без памятников и чугунных или железных оград в середине кладбища уже не было, а ближе к церкви памятники были исключительно из мрамора, белого, черного, серого, больших размеров и очень дорогой работы.

Нужно было разобраться в своем новом хозяйстве, и Лука всесемейно обошел кладбище, найдя на нем много примечательного.

Об одном вместительном склепе, в котором не было никаких признаков гробов, зато в несколько примятых кучек разложена была прелая солома, он сказал, присвистнув:

— Эге!.. Да здесь, кажется, босячня ночует! Выходит, что это — отель «Босяк»!..

О другом, где солома была посвежее и даже полуприкрыта не особенно грязными полосатыми тряпками, он выразился:

— А это уж отель «Комфорт»!.. Тут ночуют, должно быть, воры…

В одном месте тесно друг около друга покоились четыре доктора медицины: Фатюшин, Колесов, Редько и Козловский. Можно было подумать, что они умерли во время борьбы с какою-нибудь эпидемией, но нет, — года на крестах стояли разные. Лука посопел тугим носом и сказал задумчиво:

— Что же это тут такое у них, у этих докторов медицины?.. Консилиум для всех покойников?..

Так разные участки кладбища стали называться у них в доме: отель «Босяк», отель «Комфорт», «Консилиум»…