Гарий Немченко - Избранное

Но нынче, ребята, другое дело. Нынче — в родном-то городе — похлебайте!

И не только при малейшей ошибке — при одном появлении «изменников» возносился над стадионом беспощадный унизительный свист.

С москвичами не было старшего тренера, наверное, не посчитал нужным ехать. Два его молодых помощника сперва перестали бывших сталегорцев выпускать на площадку, а потом велели им и вообще — с глаз долой. И болельщики поняли, что это почти победа.

Может, это были звездные часы в жизни Дани, может, одна из тех почти невероятных случайностей, которыми так богата любая игра: четвертую шайбу он забил почти в точности так же, как первую, — в самом начале второго периода, на четвертой или на пятой секунде. И восторженный стон, каким откликнулся стадион, не прекращался уже ни на единый миг до самого конца матча.

Не знаю, с чего это началось, но трибуны вдруг стали заполняться. Кто-то, наверное, прогуливался неподалеку по улицам и вдруг услышал знакомые победные звуки, кто-то другой позвонил на стадион узнать, как там дела, и тут же постучал соседу.

Снова открылось окошечко кассы, потом другое, и кассирши хлопотали за ними так торопливо, словно пытались вернуть все упущенные за долгий сезон барыши. Затем около касс столпилась длинная очередь. Затем стали стучать во все двери и требовать директора.

Сам бывший хоккеист, директор не оторвал взгляда от площадки, только, приказывая открыть все какие только можно входные двери, повел рукою у себя за спиной... И к концу игры на стадионе давились так же, как тогда, когда «коробочка» была еще деревянной.

Говорят, что люди прибегали в пальто, накинутом на пижамы, а то и на теплое китайское белье. Не знаю, не стану врать. Но я своими глазами, когда уже расходилась потихоньку толпа, видел под ногами утерянный кем-то растоптанный шлепанец.

Но ведь было в тот вечер из-за чего чуть ли не босиком стоять на раскаленном бетоне!..

Даня после четвертой заиграл вдруг совершенно иначе — он снова стал капитан и снова стал дирижер. Опять он был в центре событий, опять распасовывал, помогая, подстраховывал, опять отдавал, как отрывал от сердца. И в конце концов ему удалось раскачать даже тех, кто и в самом деле давно уже приходил сюда с клюшкой только затем, чтобы бесплатно смотреть хоккей.

Во втором периоде наши забросили еще две.

Отдыхать в раздевалку перед третьим они не пошли: кто потихоньку катался, изредка побрасывая по воротам выехавшему запасному вратарю, кто стоял, окруживши посреди поля первого, кто, облокотись о бортик, переговаривался со знакомым на гудящих трибунах... Как знать, может быть, всем в команде очень давно уже так нужны были эти редкие минуты всеобщего тепла и дружеского участии.

В последнем периоде было тоже три сухих.

Девятую в буллите прямо-таки затащил в ворота сбитый перед этим вратарем гостей самый молодой игрок «Сталеплавильщика» — парнишка с виду совсем тщедушный, эдакий одетый для смеха в чужие доспехи сиротинка — и это и до колик потешило напоследок сталегорцев и окончательно взвинтило гостей.

Когда под небывалый свист шагали они гуськом по черной резиновой дорожке, то последний походя, срывая зло, шлепнул клюшкой пониже спины стоявшего боком рядом с дорожкою Володю Минаева, и тот, обиженно моргая, сперва секунду-другую смотрел в спину уходящим, а потом сделал шаг и легонько хлопнул обидчика по спине. И тот не удержался и шлепнулся, и вслед за ним, так же как стоящие рядком доминошные кости, стали валиться шедшие впереди.

Как он, этот последний, бросился потом на Володю!

Мальчик!.. Да ты хоть узнай сперва, кто такой Володя Минаев. Ты еще проситься не умел, а он уже привез из Мельбурна «серебро», он чемпион мира по классике был. Мальчик, ты домой вернешься, сходи в библиотеку при своем клубе, полистай-ка газетки, ты журналы тех лет посмотри, тогда о нашем Володе много печатали — и как он западного немца положил, и как иранца, и турка, а я тебе пару слов о том, чего не найдешь в газетах: ты знаешь, как наш Володя, этот добряк и выдумщик, и один раз, и два, и потом уже всякий раз бросал на лопатки знаменитого Гамрикадзе, ты знаешь, мальчик, что у Гамрикадзе от Володи началась потом аллергия — это повышенная, мальчик, чувствительность при обонянии, при осязании, при общении, одним словом, с теми или иными явлениями из окружающей нас среды... Так вот о них двоих: Гамрикадзе в своей надменной, как у многих кавказских борцов, манере, проведя прием или просто отпуская противника, поворачивался к нему обычно спиной и уходил к краю ковра, не торопясь и при этом чуть морщась. И вот однажды, когда он уже уходил, но еще не успел поморщиться, Володя быстренько вскочил, сграбастал его сзади и швырнул на лопатки — он ведь месяц перед этим отрабатывал в Сталегорске свой особый прием, который в кругу друзей назвал: «наказать фрайера».

А потом был следующий чемпионат страны, и Володя, боровшийся с Гамрикадзе, сделав бросок, сам повернулся к сопернику спиной и медленно пошел от центра ковра...

И теперь вскочил, словно пружиной подброшенный, Гамрикадзе бросился к Володе, а Володя сделал только одно движение, и тот снова был на лопатках.

Потому что к этому времени наш Володя уже хорошенько отработал изобретенный им контрприем: «наказать хама».

Это тебе только так, мальчик, для затравки, а у Володи вообще и светлая голова, и руки золотые, он бы уже, знаешь, где сейчас — клюшкой бы его уже не достать, — если бы не общая наша беда, если бы хоть чуть поменьше друзей... За что же ты его сейчас? Только лишь потому, что это не сладко, вспыльчивый мальчик, проигрывать? А как же тут мы — всю жизнь, считай, в проигрыше — и живем!

Нет-нет, маленький, надо уметь проигрывать, это, скажу тебе, тоже великое искусство, может быть, еще большее, чем искусство победы... А ты думал, Даня наш окончательно расписался, ты думал, в лед носком канадского ботинка потыкал — и это уже и все?..

Нет, мальчик, ты, наверное, просто не жил в таких, как наш, городах.

Мальчику на запястье руку в перчатке положил стоявший рядом начальник городской милиции в погонах полковника и в высокой серой папахе. Без всякого намека, но очень вовремя негромко сказал: «Вы свободны».

Мальчик паинька оказался, не то что наши болваны — говоришь ему, а от него что от стенки горох.

Но вынесся из раздевалки ушедший первым один из молодых тренеров.

Полковник наш — дядька и правда деликатнейший, но, когда надо, и холодный как лед, — учтиво пальцы поднес к краю папахи:

— Полковник Стрелковский. Позвольте заявить, видел собственными глазами. Придется свидетелем, если что...

И так же учтиво взял тренера под локоть, уходя с ним в глубь стадиона и переводя разговор уже на погоду — он ведь еще и большой дипломат, наш Стрелковский.