Гарий Немченко - Избранное

— А скажи — она не зараза, Володьки Дрыжикина жена? — Семеновна возмущается. — Зараза одно ей название!.. Такой мальчишоночек был, а теперь пьет и пьет — она его довела... Только он со двора — она на танцульки, только со двора — она накрасится, намажется — на танцульки!..

Теперь моя очередь доставать пиво, я берусь за веревку, и темная вода под бидоном в колодце опять глухо чмокает и долго плещется потом, слегка серебрясь, а я доливаю кувшин, плавно опускаю бидон обратно в уже затихшую воду, и теперь я спрашиваю у Жоры:

— Плеснуть?

Из-за дома выходят мама и Семеновна, идут к нам, и я вижу, что глаза у мамы смеются.

— Дак Семеновна не ко мне, а скорей к вам, — говорит она, улыбаясь. — Я ей: «Ребят проси, а я чего это буду их с места на место перекладывать, у меня он — гости!»

— Да чиво их тут — перекласть? — удивляется Семеновна. — Да если хотишь, Тосечка, мы сами, бабы, придем да и перекладем урас...

Мы с Жорой встаем с тулупа.

— Да ребята сделают, ты их только попроси хорошенько...

— От молодцы, сделаете?

— Дак ты покажи им сначала!

Вслед за Семеновной мы идем через грядки и останавливаемся перед нашим глухим забором, под которым лежат, прикрытые сверху толем, с почерневшими торцами поленья — мы с младшими братом кололи их еще несколько лет назад, но мама почему-то все оставляет да оставляет их про запас.

— Вот отсюдова убрать о-от столько! — говорит Семеновна, останавливаясь около штабелька и широко растопыривая руки. — Чтоб три-четыре бабы поместились со стульями.

— А ты ничего не путаешь, Семеновна? — спрашивает мама.

И Семеновна говорит горячо:

— Вот тебе крест, Тосечка!.. Царица небесная не даст сбрехать — Шурка из посудного сама сказала. «Сто стаканов граненых, — говорит, — взяли. Да пятьдесят люминивых вилок...» Ну ты сама вот так раскинь: зачем бы им столько стаканов, если б не свадьба? — Семеновна оборачивается к нам с Жорой. — Ну так жишь?..

Я вспоминаю голенастую девчонку, которая несколько лет назад на высоком мужском велосипеде носилась по улице и кричала еще за километр от тебя: «Ой, отойдите в сторонку, а то наеду!..»

— Это Люся, — спрашиваю, — невеста?

— Да, а то ш хто? — говорит Семеновна горячо и, вытягиваясь, поглядывает за забор, словно боится, что нас услышат. — Люська — невеста, а жених, жишь, оттуда, со Спокойной, где они раньше жили. И гостей небось оттуда и ждут — я ж вам говорю, только сто стаканов граненых... Сваты там такие казаки, по-старинному небось играть будут. — Семеновна снова тянется через забор, и голос у нее становится тише. — Только они ж такие нахальные — рази пригласят, думаешь, ково со своей улицы?.. Да никада!.. Стыд не дым, глаза не выест — и вся тута!.. Ой да и не надо — ну их от-то к черту!.. А мы тут дрова уберем, щелки в заборе проделаем, если дырок в ем нету, да и сядем с бабами, как у первом ряду, да и будем сидеть, как у-то из райкома!..

Мы с Жорой не в силах сдержать смех и смеемся сначала тихонько, потом погромче, и нам немножко неловко, и оттого мы покачиваем головами: ну и придумает же, мол, эта тетя Дуся!..

А Семеновна упрекает:

— О! О-о!.. Смешно им! Да вам-то, конечно, чего — в Москве-то!.. То в цирк, то за цирк, то на Райкинова — на одного его небось зарплаты не хватит... А мы-то тут с бабами от век изжили. От повидали!.. Дак хуть ут-тут посидеть, да на невесту у фате посмотреть, да поплакать — ну рази не так, Тосечка!..

И мама тоже отчего-то вздыхает.

В тот же вечер мы перекладываем дрова, и нам смешно, что мы это делаем, — мы, два современных парня, два только что окончивших факультет журналистики молодых спеца... И в то же время это поднимает нас в собственных глазах: вот, мол, разве мы не щадим слабостей человеческих?

О маленькая наша, тихая станица!.. Это потом уже мы будем тосковать по тебе и с болью будем вспоминать и благостные твои летние вечера, наполненные тихоньким — как будто сокровенным — звоном сверчков, и журавлиный клик над пустою и оттого звонкою степью, и первые заморозки, когда иней оседает на холодных лепестках поздних цветов, и черных галок на таком пушистом снегу, и неторопливый говор, и неприкрашенную людскую простоту... Но все это потом, потом, а пока мы — два слишком уверенных в себе, два совсем молодых человека, одному из которых через несколько дней — путь на свою старую родину — Северную Осетию, другому — в незнакомую, очень далекую и такую холодную Сибирь. И мысленно мы уже там, а к маленькой нашей станице относимся мы сейчас с легким презрением — только этого, нам кажется, она и достойна, и на жизнь здесь, на то, что тут происходит, мы смотрим как на дурной спектакль, в котором актеры явно переигрывают. Да простится нам это!..

А пока мы с Жорой перекладываем дрова, подмигиваем друг другу; и то один, то другой из нас, бросив на штабелек очередную охапку и отряхнувшись от почерневших щепок да паутины, разводит руками, говоря:

— Н-ну, если сто граненых стаканов!..

А что, тут как раз Семеновне в логике не откажешь, точно, но это нас очень смешит, к этому мы, в очередной раз улыбнувшись, все возвращаемся, и нам приходит забавная мысль: а что, если мы попробуем подбросить Семеновне две-три другие логические задачки, чуть потруднее этой?

И мы начинаем думать, и перебираем один вариант за другим, и в конце концов останавливаемся на таком посыле: старый дед Грибанюк проскакал по нашей улице верхом на красивой лошади.

Если сто стаканов, то вообще-то ясно — свадьба, а вот что бы это могла означать дедова джигитовка, если последние шесть-семь лет он всю зиму лежит на печке, а летом, подперев себя толстым костылем, сидит на корточках у своего плетня и тихонько дремлет — если подойти совсем тихо, можно услышать, как он сопит.

Назавтра, опять лежа за домом на разостланном тулупе, мы ждали Семеновну — не могли дождаться.

И вот она появилась — идет по улице неторопливо, чуть задирая голову, поглядывает го влево, то вправо, и под мышкой у нее торчит серп, обернутый пустым крапивенным мешком — видно, Семеновна идет за травой для своих кроликов. Кроликов этих раньше держал ее сын Витька, но лет восемь назад он завербовался на Колыму, и с тех пор от него ни слуху ни духу, только кое-когда передаст привет кто-нибудь из земляков, приехавших оттуда в отпуск, а Семеновна все ждет и ждет его самого, и все кормит его кроликов, которых развелось уже видимо-невидимо и из-за которых Семеновна постоянно ругается со своими соседями.

Мы, чтобы обнаружить себя, покашливаем, и Семеновна останавливается у колодца с той стороны и ласково с нами здоровается.

— Так мы, — я говорю, — уже убрали дрова. Принимайте, Семеновна, работу...

— От молодцы, от уш молодцы! — нахваливает Семеновна. — Наберу травы да зайду потом посмотрю. Ну а удобно ш там, чи не пробовали?