Сергей Сергеев-Ценский - Том 8. Преображение России

А Матийцев выдерживал все эти взгляды, чуть сощурясь, и думал: «А что? Любопытно?.. К тому же у меня ведь блестящие глаза».

Сановный старик участливо зашептал ему в ухо:

— Что вы делаете? Зачем это? Опомнитесь!

— Ничего… Понтируете? — спросил Рипу Матийцев.

— Я уж сказал вам: мои двадцать пять! — повторил Рипа, фыркнув.

Крупная ставка как-то озадачила всех; протянули деньги другие — кто пять, кто десять, только толстяк положил столько же, сколько Рипа, и сказал своим глуховатым, изнутри идущим голосом:

— Нужно будет взять у вас карточку au rebours [5].

Все в Матийцеве было против Рипы, но когда он оторвал карты ему и себе, он увидел, что выиграл Рипа. Только когда Рипа взял свой выигрыш, он так откровенно хрустнул пальцами, что Матийцев подумал весело: «Не может себе простить, что не рискнул крупнее… И целый вечер не простит, ах, Рипа!.. А сейчас рискнет и проиграет». И был очень рад, когда Рипа осмелился поставить снова двадцать пять и действительно проиграл вместе с пестроголовым маркером, понтировавшим сторублевкой. Маркер сделал вид равнодушный, как хорошо дрессированный легаш, который знает, как вести себя у стола, но желчный судейский, видимо, волновался, ставя в свою очередь двести. Ему везло перед тем, и деньги у него были; в то, что ему повезет и теперь, поверили и другие и сразу удвоили ставку, и приободрился как-то весь стол. Но в Матийцеве появилась откуда-то жесткая уверенность, что судейский ему не страшен со своими золотыми очками и желчным сереньким лицом. Он даже и карт, которые кинул ему, не посмотрел как следует. И судейский действительно проиграл. И, чтобы скрыть смущение, он ненужно подозвал официанта и спросил бутылку содовой воды.

— Вам нужно снять деньги, — шепнул сзади сановный старик. — Имеете право… А то разберут.

— Ничего, — отозвался Матийцев.

— Ничего, пока вам везет!

— Ишь… А ведь мне все-таки везет, значит?! — вслух изумился Матийцев и забывчиво улыбнулся, оглядев того самого с голым черепом и накрашенными усами.

Или ящик у того был почти пуст, или не решался, только он долго возился, вылавливая и выбрасывая на стол мелкие кредитки, и, уже уверенный в том, что выиграет и теперь, раз ему везет, Матийцев весело всматривался в его пожившие руки, щегольской галстук, беспокойные глаза.

— Новеньким всегда везет, — разрешил себе заметить толстяк и добавил: — Нужно будеть взять у вас карточку au rebours.

— Что ж, берите, — предложил Матийцев.

— Нет, не сейчас… погодя.

— Набираетесь силы?.. Вас все равно не одолеешь, — проговорил, как прежде, Матийцев, но теперь толстяк не отвернулся к абрикотину, а только облизнул свою губу-шлепанец и повел бычачьими глазами.

Тот, с голым черепом, проиграл (Матийцев принял это как должное), и лицо у него стало вдруг усталым, задумчивым, томным. Потом он начал крутить усы поочередно, то правый, то левый, очень долго и старательно, как молодой корнет. Потом таинственно зашептал что-то своему соседу, судейскому, на что судейский, насупясь, буркнул ему: «Нет, оставьте, я не могу», — кашлянул и заметно проглотил, а ногою под столом привычно зашаркал, как будто бы плюнул на пол.

Поглядев на него, Матийцев бросил официанту:

— Человек! Дайте и мне содовой воды.

Владелец роскошных усов, до которого докатился банк Матийцева, сделался весьма оживлен. Он глядел на соседей своим стеклянным взглядом — на каждого порознь и на всех вообще, — все как будто стараясь прочесть где-то, как ему поступить. Комкал в руках две бумажки: сторублевку и пятьдесят, и выдвигал вперед то одну, то другую. И на Матийцева долго глядел, не отрываясь, как будто хотел сказать: «Да посоветуйте же, черт возьми!.. Будет вам и теперь везти или нет?..»

— Понтируете? — любуясь им, спросил Матийцев, положив руку на машинку.

Славянин усиленно заработал руками.

— Сто!.. То есть пятьдесят!.. Нет, сто, — пусть!..

Задвигал низко остриженной головой и нахмурил брови.

Матийцев давал ему карты медленно — двойку и тройку, а себе положил семерку и даму.

Славянин поглядел на него бешено, стукнул кулаком и крикнул:

— Вот черт! А? — и, неизвестно зачем, развернул оставшуюся бумажку, сделал вид, что на нее плюнул, и спрятал ее в свой ящик.

— Он весь стол обобрал! — весь вздернувшись, вознегодовал Рипа.

— Не «он», а «они», — сказал Матийцев, — и не «обобрал», а «обыграли».

— Ну, хорошо, хорошо! — поднял Рипа руки, как богомол, и сделал губами неопределенный звук.

Старик дотронулся сзади до плеча Матийцева, кивнул на кучу денег на столе и сказал, открывая его ящик:

— Советую.

— Ничего… еще только двое, — улыбнулся ему Матийцев. — Уж пытать счастье, так пытать, — как полагаете?

— Ну, сейчас я попрошу у вас карточку au rebours, — сказал толстяк.

Губу-шлепанец он вытер салфеткой, лысину спереди — пестрым платком, руки положил на стол очень широко и прочно и, так приготовясь, ждал.

А Матийцеву все-таки не верилось, что толстяк пойдет на весь банк; что-то уж очень много казалось в банке денег — целая гора всяких бумажек и золотых, и гора какая-то неприступная: уж сколько с нее сорвались и упали. И привык уже он ощущать себя баловнем и богачом. И, глядя на игрока, который должен был понтировать сейчас и копался в своем столе, отчего нос его казался еще длиннее, Матийцев насмешливо думал: «Лет через пятьсот такие носы непременно вымрут… зачем они?»

Но армянин, покопавшись у себя в ящике и подобравши деньги, начал шарить в карманах. Руки у него казались — одни пальцы, и пальцы, как удилища, и сколь глубоко ни были у него запрятаны деньги, он отовсюду их доставал. Из одного кармана выудил замшевый кошелек и, высоко держа руки от стола и работая только концами пальцев, положил перед собою пучок бумажек, развернул и разгладил; из другого — вязаный кошелек с золотом, высыпал золото, сложил столбиком, подсчитал; из бокового кармана — бумажник с одним только билетом в пятьсот рублей — все это делал он в молчании и опустив глаза, точно творил «умную» молитву, и по мере того, как он это делал, стол оживал все больше и больше. Все лица заулыбались, и все заговорили, а он все молчал и считал. Наконец, он спросил Матийцева:

— Вы не снимаете денег?

— Нет, конечно, — ответил Матийцев.

— Сколько же стоит в банке?

— Ого! — сказал славянин, раздувая усы.

— Д-да! — сказал толстяк. — Видно, дал я зевка с оребуром, — и, видя, что Матийцев долго будет считать свои деньги, отвернулся к столику с коньяком и зажевал лимон.

В банке оказалось около тысячи пятисот.

— У меня здесь тысяча триста пятьдесят, — сказал длинноносый, потупясь, — не хватает ста двадцати…

— Ну и ставьте на стол! — подхватил пестроголовый.

— Нет, я на все, я на все, — заспешил армянин. — Я скажу тогда по телефону, и мне сюда принесут деньги… Вы верите?