Сергей Сергеев-Ценский - Том 9. Преображение России

А греметь орудийный бой начал с четырех часов утра, когда только что стало светать: это корпус генерала Франсуа напал на сонную еще 28-ю дивизию из корпуса генерала Смирнова, двинув полки в обход ее правого фланга, с которым не был связан конный корпус хана Нахичеванского.

Таким образом, бой закипел севернее Гумбиннена, к полной неожиданности и начальника 28-й дивизии, генерал-лейтенанта Лашкевича, и всех его офицеров и солдат. Конечно, конная разведка должна была бы обнаружить ночью передвижение больших масс пехоты противника и донести об этом в штаб дивизии и корпуса, однако дневка так дневка и отдых так отдых: команды разведчиков тоже выполняли приказ Ренненкампфа, и сон их был разрешенно крепок.

Конный корпус хана Нахичеванского, которому полагалось быть впереди 20-го пехотного корпуса генерала Смирнова и действовать в тылу немецких сил, в Инстербурге, оказался почему-то на полперехода сзади 20-го корпуса. Работа в штабах не была еще налажена как следует в боевой обстановке; обозы далеко отстали, и в ночь на 7-е всюду в тылу немилосердно хлестали лошадей, чтобы к утру подтянуться к линии фронта.

А в это время, ночью, немецкий генерал Франсуа в своем штабе корпуса, в Линденкруге, давал точные директивы трем начальникам дивизий — 1-й, 2-й и резервной, кому и когда перейти в атаку и где закрепиться.

Обойти 28-ю дивизию Лашкевича должна была 2-я дивизия немцев, которой командовал генерал фон Фальк, тот самый, который под Шталлупёненом уничтожил 105-й Оренбургский полк и нанес, кроме того, большие потери 27-й дивизии; атаковать с фронта должна была 1-я дивизия генерала фон Конта, а закрепиться для отражения русских контратак — резервная дивизия генерала Бродвика. И все эти директивы были выполнены с большой точностью.

Уже в пограничном сражении, закончившемся боем у Шталлупёнена, сам Франсуа и его генералы заметили слабое место армии Ренненкампфа: отсутствие связи между частями, каждая часть действовала по своему разумению, не чувствовалось единой направляющей воли, как будто некому было проводить планы штаба армии в жизнь, — всяк молодец был на свой образец.

Действия Оренбургского полка, с его командиром полковником Комаровым, даже и немецкие генералы должны были признать блестящими, но в стремительной атаке этот полк оторвался от других полков 27-й дивизии, не был вовремя поддержан и погиб со своим командиром. В надежде встретить такой же разнобой в русских частях, начал свою атаку на 28-ю дивизию генерал Франсуа и не ошибся в расчетах.

Нельзя сказать, чтобы Лашкевич не понял еще в самом начале атаки против него большой для себя опасности. Он тогда же послал донесение командиру корпуса генералу Смирнову: «Прошу обратить внимание на серьезное положение на моем правом фланге».

Рассветало. Ошибки быть уже не могло: чужие войска, появившиеся густыми массами справа, нельзя было принять за свои.

Так как правый фланг дивизии должен был охранять конный корпус хана Нахичеванского, то и к нему помчались ординарцы Лашкевича, но хан ответил, что на его авангард тоже нажали и они едва держатся, если уже не отошли назад. Этому нельзя было не поверить: Лашкевич знал, что конные части при столкновении с пехотой противника предпочитают с первых же выстрелов показывать хвосты.

Не забыл Лашкевич и отдельной бригады Орановского: посланные им ординарцы отыскали ее в деревне Шиленен, далеко в тылу, и Орановский прочитал в записке Лашкевича: «Опасаясь охвата моего правого фланга… прошу самого энергичного содействия в смысле обеспечивания моего правого фланга на случай боя сегодня. Ваше направление на Мальвишкен».

Однако Лашкевич не был ведь начальником Орановского, и записка его только рассердила бывшего гвардейца. Он даже не потрудился ничего написать командиру армейской пехотной дивизии и не двинулся никуда из Шиленена: ведь впереди его был целый корпус хана Нахичеванского!

Наконец, своему соседу слева, начальнику 29-й дивизии Розеншильду-Паулину тоже писал Лашкевич: «Очевидно, против моего правого фланга большие силы противника. Положение серьезное. Прошу энергичного содействия вскорости».

Розеншильд-Паулин, вместо того чтобы озаботиться поддержкой уже обойденного противником своего товарища по 20-му корпусу, ничего не придумал лучшего, как послать тут же записку с просьбой о помощи своему соседу слева, начальнику 25-й дивизии, генералу Булгакову, которому немцы пока не угрожали ни обходом, ни атакой с фронта.

Только стада этого обильного молочным скотом края, брошенные владельцами имений, раза два были приняты сторожевым охранением ночью за подходящие близко к расположению его полков немецкие части, и это обеспокоило его еще до начала атаки противника. Свободно, без пастухов пасшиеся большие стада Розеншильд-Паулин приказал зачислить на предмет довольствия своих четырех полков, но сон его все-таки был нарушен и, как оказалось, недаром.

Лашкевич был уже далеко не молод — под шестьдесят лет, — и нельзя было сказать о нем, что он был плохим начальником дивизии. Однако выбор именно его дивизии для энергичнейшей атаки целым 1-м корпусом армии Притвица оказался безошибочным.

В то время как пять с половиной полков кавалерийской дивизии, сосредоточенных под начальством хана Нахичеванского, позволили обойти пехотной дивизии генерала Фалька правый фланг Лашкевича, единственная кавалерийская дивизия, бывшая в распоряжении Франсуа, беспрепятственно проникла в тыл 28-й дивизии через интервал между этой дивизией и 29-й, и вся артиллерия 1-го корпуса, как легкая, так, в особенности, тяжелая, гораздо более сильная, чем артиллерия русского пехотного корпуса, обрушила свой огонь на злосчастную дивизию, оставленную без всякой поддержки.

И все-таки четыре с половиной часа дивизия Лашкевича выдерживала подавляющую бомбардировку с фронта, с правого фланга и с тыла. Лашкевич делал все, что мог.

К 8 часам утра он послал свежий, бывший у него в резерве 111-й полк к деревне Шибален, чтобы сменить 109-й полк, почти истребленный артиллерийским и пулеметным огнем (окопаться дивизия не успела). Через полчаса он доносил генералу Смирнову: «Положение правого фланга очень серьезно. Прошу подкрепить правый фланг у Шибалена».

Так как Розеншильд-Паулин ничем и никак не отозвался на его первое обращение о помощи, Лашкевич повторил свою просьбу. Однако Розеншильд оставался неподвижен и на этот раз.

Немцы наседали. Полки 28-й дивизии таяли и покидали свои позиции, пятясь в тыл, занятый конной дивизией врага.

Прошло еще два с половиной часа неравного жестокого боя. Лашкевич все-таки не терял надежды, что немец Розеншильд-Паулин, начальник 29-й дивизии, его поддержит. Он послал ему записку: «Еле держусь. 28-я дивизия в чрезвычайно тяжелом положении. Потери большие. Усердно прошу немедленно двинуться мне на помощь!»