Сергей Сергеев-Ценский - Том 9. Преображение России

«С глубоким сожалением я узнал о впечатлении, произведенном в твоей стране, — писал он в телеграмме Николаю, — выступлением Австрии против Сербии. Недобросовестная агитация, которая велась в Сербии в продолжение многих лет, завершилась гнусным преступлением, жертвой которого пал эрцгерцог Франц-Фердинанд. Состояние умов, приведшее сербов к убийству их собственного короля и его жены, все еще господствует в стране. Без сомнения, ты согласишься со мною, что наши общие интересы, твои и мои, как и интересы других правителей, заставляют нас настаивать на том, чтобы все лица, морально ответственные за это жестокое убийство, понесли бы заслуженное наказание. В этом случае политика не играет никакой роли. С другой стороны, я вполне понимаю, как трудно тебе и твоему правительству противостоять силе общественного мнения. Поэтому, принимая во внимание сердечную и нежную дружбу, связывающую нас крепкими узами в продолжение многих лет, я употребляю все свое влияние для того, чтобы заставить австрийцев действовать открыто, чтобы была возможность прийти к удовлетворяющему обе стороны соглашению с тобой. Я искренне надеюсь, что ты придешь мне на помощь в моих усилиях сгладить затруднения, которые все еще могут возникнуть.

Твой искренний и преданный друг и кузен Вилли».

Пока Николай еще обдумывал ответ на эту телеграмму, Австрия, внимая совету Вильгельма «действовать открыто», объявила Сербии войну.

Казалось бы, все в сербской ответной ноте было сказано так, чтобы не возбудить гнева сильного противника: австрийским дипломатам не за что было ухватиться, кроме разве одного только недоумения сербов по поводу желания Вены лично и своими силами и средствами произвести следствие в Сербии. Вена за это и ухватилась: поставив знак равенства между началом следствия и началом военных действий, она открыла артиллерийский обстрел Белграда.

Это сделалось известным в Петербурге после полудня 15 июля.

Война началась так, как ее задумали, то есть в целях приобщить Сербию к землям короны Габсбургов, и в этом направлении сделан был первый «открытый» шаг.

Стоял ясный, почти безоблачный день, когда поезд, везший Надю и Нюру, подходил к Твери, так что лето казалось как лето в Крыму и здесь, где так часты дожди, и Нюра, попавшая сюда в первый раз, готова была не видеть разницы между очень уже далеким теперь родным ее Крымом и тверской землей.

Она смотрела в окошко вагона с ненасытным любопытством, отмечая про себя, что крыши деревенских изб пошли здесь не только деревянные, но и очень крутые, что чернолесье остается уже позади, а на смену ему все больше и гуще выдвигаются сосны и елки.

— Что я собственно знала о Тверской губернии? — говорила Нюра сестре. — Что здесь было когда-то Тверское княжество удельное, что князь какой-то кричал: «Тверичи, не выдавайте!» и что Волга вытекает отсюда из какого-то озера Селигер… Больше я что-то решительно ничего не помню.

— Вот видишь! А теперь по Тверской губернии едешь и можешь все видеть своими глазами, — покровительственно замечала Надя, — а потом по Новгородской поедешь, по Петербургской…

— Огромная все-таки какая наша земля!

— Это что! А вот у нас одна курсистка из Благовещенска, так той две недели приходится до Петербурга ехать.

— Куда же, в таком случае, суются против нас идти немцы?

— Не сунутся небось! Немцы не дураки ведь, — знают, куда им нечего соваться…

Надя оставалась упорной в своем убеждении, что, несмотря ни на что, войны все-таки не будет. Объяснить ни кому-нибудь, ни себе самой она не могла бы, откуда у нее такое упорство, но никаким «угрозам европейской войны», о которых писали газеты, все-таки не хотелось верить.

— В Твери долго будем стоять? — спросила она у кондуктора, когда показался уже вдали город.

— Ну, а то не долго, — буркнул, проходя, кондуктор-старик. — Везде чтобы долго, а в Твери чтобы пять минут, — новости какие!

— Что он сказал? — спросила сестру Нюра.

— Говорит, что всю Тверь пешком исходить можно, пока поезд тронется, — ответила Надя.

— Ну что же, и в самом деле мы там походим — посмотрим, а чемоданы авось не сопрут, — кому-нибудь их поручим, правда?

Возможность походить вволю по старинному городу, о котором говорилось в отделе «Удельная Русь» гимназического учебника Иловайского, очень радовала Нюру, и Надя тоже склонялась к мысли: отчего бы и в самом деле если не походить, то взять за двугривенный извозчика и проехаться по главным улицам?

Однако в дело вмешалась неожиданность и повернула по-своему.

Когда остановился у перрона тверского вокзала поезд, сестры уже договорились с усидчивой раскидистой мамашей двух небольших детей, что она никуда не будет выходить из купе и присмотрит за их двумя чемоданами и корзиной. Они считали себя совершенно свободными от всяких докучностей по крайней мере на целый час и, взявшись за руки, ринулись было через вокзал туда, где около всех вообще порядочных вокзалов стоят обыкновенно извозчики, как вдруг остановил их громкий и радостный окрик из густой толпы:

— Надя! Нюрка!

Они остались на месте с открытыми ртами и увидели, — протискивался к ним брат Петя. Он был в своей старой студенческой тужурке и в форменной, тоже старой, фуражке, и первое, что он спросил, когда дотискался до сестер, было удивленное:

— Как же вы меня не узнали?

— Да мы ведь по сторонам не смотрели, а только вперед, — сказала Надя.

— Мы хотели Тверь посмотреть, — сказала Нюра.

Поцеловавшись, отошли к сторонке, и начались расспросы:

— Ты как здесь?

— Еду же в Москву.

— В Москву? Зачем?

— За песнями, — за чем же еще! Конечно, по делу. На завод. Товарищ один вызвал телеграммой.

— А домой почему телеграммы не послал?

— Послал же! Вчера послал. Как только Колю освободили.

— Вот видишь! Значит, сидел?

— Еще бы не сидел! Спасибо, что только неделю продержали.

— Где же он теперь? Дома?

— Конечно, дома.

— А ты не врешь?

— Зачем же мне врать? Приедете — увидите.

— Мы так и думали, что посадили… Только мы думали, что обоих.

— Ну вот, обоих! Жирно будет по целому таракану, хватит и по лапке… Я дипломную работу сдавал, мне некогда было.

— Сдал все-таки?

— Ну еще бы нет! Теперь кончено, — инженер, с чем можете и поздравить.

— Поздравляем! Поздравляем!

— Да что же толку-то, когда война подоспела!

— Неужели будет?

— Прикажи, чтобы не было… А тебя, Надюха, кто же надоумил теперь Нюрку в Питер везти?

— Сама надоумилась. А что?

— Ничего, не плохо… Позже, пожалуй, труднее было бы.

— Труднее? Я тоже так думала. А почему труднее?

— Вот тебе на — «почему»! Завируха же, конечно, начнется… А мама как?