Сергей Сергеев-Ценский - Том 10. Преображение России

— Я получил приказание какое? Сообщить господам офицерам содержание этого вот пакета, только, — строго глядя на Ливенцева, ответил ему за Струкова он. — А вы тут вдруг с нижними чинами! Нижних чинов везут? Везут! И куда их привезут, туда их и привезут. И куда им прикажут идти, туда они и должны идти… Нет, уж вы, пожалуйста, господа, нижним чинам ни слова!

— Да они ведь географии все равно не знают, — примирительно заметил Струков. — Для них что Болгария, что Галиция — одна собачка. Ну, расскажете вы им, что вот, мол, в Галицию едем, а они вам могут сказать: «В Болгарии наших пока еще не били, а в Галиции колотили достаточно!» Вот вам получится совсем не тот результат, какого вы бы хотели. Лучше действительно ничего не говорить, пока не приедем на место. Какой смысл?

Добычин, начавший было сутулиться по-стариковски, снова выпрямил спину, оглядел всех поочередно и приказал веско:

— Карты просмотреть, а что касается нижних чинов, то на следующей станции сделать им поверку, и чтобы пропели «Спаси, господи» и спать ложились. В каждом вагоне проверить обязанности дневальных, — чтобы двери на ходу поезда были на засовах, чтобы нижние чины один у другого денег или часов не сперли… Дежурным вменить в обязанность указывать, куда нижним чинам на остановках до ветру ходить… Вот что надо нижним чинам, а не то, куда их везут. Куда их везут, туда их и привезут в свое время… Вот и все, господа, что я должен был вам сказать.

Офицеры разошлись, разобрав карты, и Ливенцев, выбравший, себе место в одном купе с Аксютиным и Кароли, сказал им:

— Все-таки хорошо, что у нас командиром Ковалевский, а не Добычин. Вполне мог бы этот папаша остаться в Херсоне, обучать новых ополченцев. Нет, — потащился зарабатывать себе чин полковника, чтобы в отставку выйти генерал-майором… Мечта жизни.

Аксютин отозвался на это, подумав:

— Черт их знает, кто из них был бы лучше для нас с вами там, на фронте! Во всяком случае этот будет исполнять в точности только предписания начальства, а тот, кроме того, и свои какие-нибудь комбинации придумает, потому что он — генштабист… И из-за этих своих комбинаций может уложить нас всех, как телят, за милую душу… А что везут нас в Галицию, а не в Болгарию, это, конечно, большая наша удача.

Кароли же добавил:

— Вполне могли бы мы до Одессы доехать лиманом на транспортах, — пустяк езды, — и лиман не замерз, и подводных лодок, конечно, никаких там не могло быть, все это явная чушь. Но уж раз вся седьмая армия двинулась по одному пути, то ведь там теперь непротолченая труба, и круговой маршрут наш вполне понятен! Однако вот что, почтеннейшие: зачем же Ковалевский нам соврал, что едем в Одессу, а оттуда в Болгарию? Нехорошо все-таки нам-то врать, накажи меня бог! Ведь мы не мальчишки и в войну не играем. Добычин — хомутник, это верно, господа, но у него тот плюс, что он ничего не в состоянии выдумать — ни пороху, ни «Одессы», и вообще никакими мыслями не блещет.

Когда иные, иронического склада, люди видят разбитую на все ноги клячу, то говорят о ней задушевно: «Хорошо бы на такой лошадке за своею смертью ехать!» Кляча подобным людям представляется совершенно безнадежной в смысле езды на ней, а смерть где-то за тридевять земель.

Когда утром на следующий день проспавший ночь довольно спокойно Ливенцев посмотрел в окно, чтобы узнать, на какой именно станции остановился поезд, он вспомнил и разбитую клячу и иронического склада людей: поезд стоял еще очень далеко от позиций Юго-западного фронта. Около вагонов бегали, сильно топая и крича, солдаты, те самые нижние чины, которые, по Добычину, совсем не должны были знать, куда их везут. Бабы с корзинками продавали какую-то снедь и молоко в бутылках.

Зима здесь была более заметна, чем в Херсоне. Станционные осокори красовались инеем; вороны на них сидели нахохлясь и вполне философски созерцали людскую суету. Эти утренние вороны на утренних декабрьских осокорях были индигово-лиловыми на нежно-розовом.

Ливенцев спросил проснувшегося Урфалова:

— Вы знаете, где мы сейчас с вами стоим?

— Ну? — снова закрыл глаза Урфалов. — Оглушайте?

— Черт знает что! Полтавская губерния. Станция Бобринская.

— По-вашему, значит, не на фронт мы едем? — открыл глаза Урфалов.

— Можем, конечно, и такой круг проделать, только когда же мы доберемся.

— Вона о чем тоскует!.. Хотя бы нас в Иркутск завезли… А если бы во Владивосток, то еще лучше. — И снова закрыл глаза и по-стариковски зажевал губами этот медлительный, турецкого обличья, человек.

Когда Ливенцев вышел из вагона, то первое, что ему попалось на глаза, был все тот же, знакомый по Херсону плакат, прибитый к стене вокзала:

ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ! МОЛЧИТЕ!

ПОЛЬЗА РОДИНЫ ЭТОГО ТРЕБУЕТ!

Он был сочинен в штабе генерал-адъютанта Иванова недавно, этот назойливый плакат, — его нельзя было встретить раньше и на херсонском вокзале, — это знал Ливенцев. Он появился только теперь, когда массы седьмой армии, собранной в Одессе и под Одессой, в Николаеве, в Херсоне и около большой станции Раздельной, были приведены в движение и, как ни очевидно было для всех, кто жил при южных железнодорожных путях, это движение, но войскам, которые двигались, предписывалось об этом молчать.

Ливенцев прошел вдоль вагонов своей роты, здороваясь с людьми. Дежурный по роте унтер-офицер Лекаренко бойко подскочил к нему с рапортом. Никаких особенных «происшествий» Ливенцев не ожидал, они и не «случились», но на станции Знаменка почему-то отстали двое рядовых — Кравчук и Биндюжный.

— Как так отстали?

— Так точно, ваше благородие, — поезд пошел, а их в вагоне на перекличке не оказалось. А винтовки, амуниция — это все ихнее осталось на месте.

— На Знаменке поезд стоял очень долго, как же они могли отстать? Они откуда родом, не знаешь?

Лекаренко был не из молодых, но легок на ноги, и на его очень неправильном, скуластом, смуглом лице часто появлялись молодые, плутоватые улыбки, хотя был он надежный службист. Он улыбнулся по-своему и теперь, когда ответил своему ротному:

— Кто говорит, что они будто так — из этой самой Знаменки оба… Тогда должны они с другим поездом нас догнать, ваше благородие.

— Тогда чтобы мне доложить. Передашь это другому дежурному, когда сменяться будешь. А в других ротах есть отставшие, не знаешь?

Лекаренко снова улыбнулся:

— Я так слыхал, ваше благородие, что по нескольку человек есть в каждой: у нас против других самая малость.

Двое, конечно, меньше, чем «несколько», — это был успех десятой роты, и Лекаренко мог приписать его своему ревностному дежурству, почему и добавил пытливо:

— Завезли нас, ваше благородие, уж порядочно от города Херсона, а все-таки никто не знает, куда же нас дальше отправят?