Сергей Сергеев-Ценский - Том 10. Преображение России

— Пострадали?

— Как видите, — ответил Калугин и добавил: — Но могло бы быть и гораздо хуже: мог сгореть на корабле и мог утонуть, когда плыл.

Калугин ожидал, что следователь спросит, как именно он спасся от этих двух возможных видов смерти, но он сказал на это, загадочно глядя сквозь пенсне какими-то отсутствующими белесыми глазами:

— Угу… так… Вот вы на себе убедились, значит, к чему это привело!

— Я не понял: что привело? — спросил Калугин.

— Да вот этот самый взрыв корабля… о котором сейчас и будет у нас речь.

Тут Остроухов счел зачем-то нужным заглянуть в одну из бумажек, перед ним лежащих, потом в другую; снял пенсне, протер его замшей, которую вытащил из ящика стола, надел его снова и только после всех этих совершенно ненужных, как казалось Калугину, действий спросил коротко, казенными словами:

— Что вы можете показать о причинах взрыва?

— Совершенно ничего, — немедленно ответил Калугин. — Причины взрыва мне неизвестны.

— Неизвестны? — многозначительно повторил следователь. — И вы даже не пытались их узнать?

— От кого же можно было узнать?.. Пытался, конечно, но все другие столько же знали, сколько и я.

— Никто не знал? Гм… очень странно!.. — Следователь еще раз поглядел в какую-то бумажку и спросил: — А настроение матросов накануне катастрофы вам разве не пришлось наблюдать?

— Накануне? — схватился за это слово Калугин. — Накануне большую часть дня я провел на своей квартире в городе… Мне пришлось провести это время в хлопотах о жене, чтобы поместить ее в больницу. Вчера ей сделали операцию.

— Угу… так… Но ведь и до этого и после этого вы ведь по службе своей должны были видеть настроение матросов? — совершенно не обратив внимания на «жену», «больницу» и «операцию», повторил свой вопрос следователь.

Но это невнимание и к тому, что нуждалась в срочной операции Нюра, и к тому, что он столько беспокоился об этом, и к тому, что операцию Нюра перенесла, больно хлестнуло Калугина, и он ответил следователю резко:

— Что матросы исполняли свои обязанности, как всегда, это я видел, а что означает «настроение» их, этого я не понимаю!

— Будто не понимаете? — игриво сказал следователь. — А кажется, вполне и всем понятное слово!

— Настроение матросов! — повторил, точно думая вслух, Калугин и пожал плечами.

— А не роптали ли матросы на начальство по поводу того, что два наших тральщика взорвались на минах? — спросил и впился в него глазами Остроухов.

Калугин понял, что это был каверзный вопрос; что если он ответит: «Да, роптали», то сейчас же последует вопрос: «Кто именно роптал? Как их фамилии?» Поэтому он проговорил медленно:

— Сам я ропота никакого не слышал… Я только слыхал от одного из офицеров, что был какой-то ропот.

— От кого из офицеров вы слышали?

И так напряженно-внимательно поглядел следователь, что Калугин не задержался с ответом:

— Это говорил мне судовой механик Игнатьев.

Он знал, что Игнатьев погиб, однако оказалось, что это знал и следователь, потому что тут же спросил:

— Еще от кого вы это слышали?

Калугину очень хотелось сказать, что о ропоте матросов было известно всем офицерам и доложено даже самому командующему флотом, бывшему тогда на «Марии», но он воздержался. Он сказал только:

— Был об этом общий разговор в кают-компании, но при этом фамилии каких-нибудь матросов отдельно никто не называл… Говорилось общими фразами: «Матросы беспокойны»… «Матросы что-то галдят»… Но какие именно матросы и что именно галдят, об этом я ничего определенного не слышал.

— Плохой вы, значит, службист! — презрительным тоном сказал следователь.

— На это не обижаюсь, — согласился тут же Калугин. — Я ведь офицер военного времени, да и произведен не так давно.

— Вы — студент?

— Окончил Лесной институт… Был помощником лесничего.

— Так-с!.. А к какой политической партии вы принадлежите? — в упор глядя, спросил Остроухов и взял поудобнее ручку, чтобы записать ответ.

— Ни к какой, — спокойно уже теперь ответил Калугин. — Я ведь сказал вам, что был помощником лесничего, а какая же может быть политическая деятельность в лесах?

— Нет, все-таки отчего же?.. Странно даже в наше время быть диким! Например, партия социал-демократов, так называемых меньшевиков, вполне легальная партия… Даже и большевики ведь имели же своих представителей в Государственной думе… И трудовики тоже… Что же тут такого? Это вполне естественно быть в той или иной партии… Вы эсер?

— В институте я занимался только своим институтским курсом, — тщательно выбирая слова, ответил Калугин, — а для партийной деятельности я и времени выкроить бы не мог.

— Что же так? Или вы были, как бы сказать, не очень блестящих способностей, или, напротив, хотели блестяще окончить институт? — с нескрываемой иронией предложил вопрос следователь.

— Я и окончил институт блестяще, как вы выразились: в числе первых. Поэтому и получил место в Петроградском лесничестве, а не где-нибудь в местах отдаленных.

— Угу… так… О вас хорошо отзываются матросы, — почему? — вдруг спросил Остроухов, когда записал его ответ.

— Хорошо? — переспросил Калугин. — Признаться сказать, я этого не слышал… Хотя, если бы отзывались плохо, то не понял бы, по какой причине.

— Так отзываться, как о вас, матросы могут не о своих начальствующих лицах, а о равных себе… по своим убеждениям… гм, да… по своему отношению к службе…

— Вот как! — удивился Калугин, думая в то же время, что это уже следователь просто сочиняет, но Остроухов спросил вдруг:

— Вы часто разговаривали с матросами… О чем? Прошу показать.

Только после этого вопроса, заданного с нарочито-жандармской строгой ноткой в голосе, Калугин понял, что он подозревается не в чем ином, как только в сговоре с матросами взорвать «Марию».

Он покраснел, как от публичного оскорбления, но в то же время внутренним чутьем постигал, что должен оставаться спокойным, и с видом недоуменья ответил:

— Говорить о чем-нибудь с матросами морским уставом офицерам не воспрещается, господин следователь!.. Если, например, матрос просит совета о чем-нибудь своем, домашнем, — ведь они большей частью крестьяне, — то почему же ему этого совета не дать?.. Вы можете меня еще спросить, почему я не ругал матросов последними словами, но я, признаться, не видал никогда в этом надобности, да и нет их совсем, этих слов, в моем лексиконе… А по-человечески относиться к матросу завещал офицерам не кто другой, как Нахимов… А какая же в Севастополе лучшая улица, если не Нахимовская, и где же стоит памятник Нахимову, если не на ней?

— О Нахимове вы говорите лишнее, — сухо отозвался следователь. — Речь идет не о нем, а только о вас лично… В своих показаниях вы решили запираться, но-о…