Сергей Сергеев-Ценский - Том 12. Преображение России

— Да, спим, спим!.. — ответил он горестно и неестественно громко. — Мы — крепко спим! Сестра-то у меня… а? — начал было он, отворяя двери.

— Царь отрекся! — выкрикнул, весь сияя, Дудышкин.

— Сегодня ночью… сконча…

— Да, сегодня ночью узнали… Телеграмма пришла. Заставили отречься!

— Кто?.. Что вы говорите, позвольте?.. От чего отрекся?

— Царь! Царь!

— От России… отрекся?

— От престола, от престола отрекся!.. Ка-кой вы! Ну, до свиданья!

— От престола? Гм… Как же так от престола?.. А у меня сестра умерла!.. — вспомнил он. — Сестра у меня… Соня, — и он заплакал снова.

Дудышкин уже уходил было, но, услышав, вернулся. Когда к людям приходит смерть, так же свободно и без спроса, как и она, входят к их телам и чужие люди; так же вошел в спальню покойной и Дудышкин и тоже потрогал лоб рукой.

— Ну, вот… — сказал неопределенно. — Да… Болела-болела, бедная, и вот… Пойти жену к вам послать: что же вы одни тут можете?.. Пойду, пошлю.

Пошел, и тут же прибежала Дудышкина в туфлях на босу ногу, вытирая руки об фартук и с готовыми уже слезами.

Несколько дней прошли в хлопотах и заботах, которые всегда вызывает смерть. Неожиданный расход на похороны заставил продать даже и платья покойной, потому что разные малонужные вещи, кроме этого, были проданы еще раньше.

Схоронили под кипарисами, и, глядя на спокойные, темные, ровные кипарисы эти, говорил тихо Дудышкину капитан:

— Страшные деревья какие!

А на улицах уже везде трепыхались красные флаги; с красными флажками спереди катили автомобили; красные флаги виднелись на внутреннем рейде на всех судах, когда они с Дудышкиным шли с кладбища.

— Что это? — испуганно спрашивал Коняев Дудышкина.

А тот облизывал свои толстые губы и отвечал спокойно:

— Революция.

— Но ведь царь, вы же сказали, — отрекся?

— Царь отрекся… И даже бывший наследник отрекся.

— Значит, все они отреклись… Какая же еще революция? Зачем?.. Против кого революция?

— Нужно добиться полного результата, я так думаю, — уклончиво сказал Дудышкин.

— Какого же «полного»? А это будет не против России? — недоумело спросил капитан, и глаза у него стали детские.

— Зачем же?.. Впрочем, не умею вам объяснить. Вот газета, читайте сами.

Над газетой, данной Дудышкиным, капитан в своих опустелых комнатах просидел бесполезно целый час. Было ли это от посетившей его недавно смерти, или от усталости, или от проснувшейся контузии и раны, или, наконец, от исключительной новизны событий, но он решительно ничего не понимал в газете, точно была написана она на языке, очень мало ему известном. День же был ясный и снова теплый, как и тогда, в январе.

«Пройтись разве?» — подумал капитан и потом даже сказал вслух по привычке: — Пойду, пройдусь.

Одевался он медленно: он стал очень рассеян эти последние дни и все забывал, что надо ему делать, и, если нужно было что-нибудь найти, мог долго переставлять и перебирать всякие вещи, совершенно забывая, что именно надо найти.

Начинало уж вечереть, когда он вышел. Улицы были людны, но с них как-то исчезло все, что отличало их раньше, еще недавно. Коняев, идя по Историческому бульвару, возбужденно с кем-то незнакомым ему спорил про себя, что-то ему доказывал и даже усиленно шевелил бровями и чмыхал носом, глядя при этом себе под ноги. Но вот какой-то человек в черной шинели поднялся со скамейки справа от него, поднял руку к козырьку фуражки, отдавая честь. Коняев привычно сделал то же самое и только после этого поглядел на флотского офицера. Он оказался прапорщиком флота: посеребренные погоны и одна звездочка — и Коняев остановился.

— Русский? — спросил он.

— Русский, — ответил прапорщик недоуменно.

— А фамилия ваша?

— Калугин, — сказал прапорщик.

— Ка-лу-гин, — протянул Коняев, глядя очень внимательно, но вдруг опустился на скамейку и потянул вниз прапорщика Калугина.

— В таком случае давайте сядем. Поговорим, как следует говорить русскому с русским.

Однако, усевшись плотно рядом с Калугиным, он некоторое время молчал, потом вдруг спросил решительно и даже строго:

— Ну-ка, господин новоиспеченный прапорщик, извольте объяснить мне, что такое происходит, а?

— Это вы насчет революции? — догадался Калугин.

— А то насчет чего же я мог бы еще? Странное дело! — удивился Коняев и, несколько понизив голос, спросил в упор: — Где сейчас может быть Николай Александрович?

— Какой именно Николай Александрович? — явно не понял Калугин.

— Им-пе-ра-тор наш! — раздельно, хотя так же вполголоса и как бы даже заговорщицким тоном пояснил Коняев.

— Но ведь он уже теперь не император, — удивленно ответил Калугин.

— От-рек-ся?!

— Да, раз отрекся, то, значит, уж не император.

— Так! А кто же он теперь?

— Полковник Романов.

— То есть: великий князь в чине полковника?

— По-видимому, именно так: великие князья, кажется, пока еще остаются великими князьями, впрочем, может быть, все титулы уже отменены.

— Я слышал так, — отмахнувшись досадливо рукой, совершенно таинственно сказал Коняев, — что государь уехал обратно в Ставку, а в Петроград, конечно, вернется он с целой армией… А?

— Полагаю, что этого не будет, — спокойно сказал Калугин.

— По-ла-га-ете? К-ак же вы это вообще можете полагать?! — почти задыхаясь, очень заносчиво откинув голову назад и выставив рыжую бороду прямо в лицо Калугина, выдавил из нутра Коняев.

— События… События развиваются быстро, — неопределенно ответил Калугин и сделал было попытку подняться, но Коняев удержал его, положив руку на его плечо. Он глядел на прапорщика так вопросительно и с такою как бы надеждой непременно получить ответ, что это, видимо, подействовало на Калугина и тот остался сидеть.

— Как это говорится: умер король, — да здравствует новый король, а? — с усилием проговорил Коняев и добавил: — Может быть, великий князь Николай Николаевич?

— Будто предлагали, но он отказался.

— Ка-ак? Отказался? Почему отказался? — Коняев был положительно вне себя и теперь уже выкрикнул: — Не может этого быть! Вы-ы… Вам наврали, а вы мне, штаб-офицеру, докладываете такое!..

— Ничего я вам не докладывал, а только передал слухи, — твердо сказал Калугин. — Может быть, это и не так, а только будто бы уж было в телеграммах, ведь и опасно принимать корону в такое время, убить могут.

Калугин сказал это с равнодушным видом, но Коняева испугал даже самый тон этих его слов.

— Вы точно русский? Или вы… смесь? — выкрикнул Коняев.

— Точно ли русский, — раздумчиво повторил его выражение Калугин. — Право, не знаю. Знаю только, что один чешский ученый двадцать пять лет прожил в России, занимался антропологией, и вообще всем, что полагается для определения фактических признаков русской нации, — пришел к выводу, что таких отличительных черт совсем нет, и что такое русский человек, ему, в конце концов, неизвестно. Это говорил нам, студентам лесного института, один профессор.