Сергей Сергеев-Ценский - Том 12. Преображение России

Жилец пел о каком-то вине «крамбамбули»:

Тут старик сделал небольшую паузу, — должно быть прошелся по комнате, — потом запел снова:

Ваня как раз в это время определял место на холсте для своей девы-русалки, которая по его замыслу должна была прельщать собою публику зрительного зала, и отношение старика внизу к его деве и ко всем вообще девам прозвучало как нельзя более некстати, но он думал, что песня уже окончена, однако, выдержав паузу, жилец его завыл дальше:

Тогда Ваня оставил занавес и спустился вниз.

Епимахов встретил его широко открытым ртом и вопросительными глазами.

— Вы что это распелись, как какой-нибудь соловей курский? — грянул Ваня.

Небольшое подвижное лицо Епимахова собралось в льстивые складки, и в глазах услужливая веселость.

— Удовольствие вам имел намерение доставить, Иван Алексеич, — удовольствие! — заговорил он. — Песня эта старинная, правда, да ведь она военная, гусарская, а вы давно ли с фронта. Вот я и подумал: дай-ка спою, а Иван Алексеич послушает и мне спасибо скажет!

— Спасибо-о?.. Как же!.. Держите карман! — рокотнул Ваня, но это не смутило Епимахова.

— Не нравится вам эта, я могу другую, посовременнее: юнкерскую!

И, как ни в чем не бывало, начал с большим подъемом:

Ваня насупился и отчеканил громко и раздельно, чтобы перекричать певца:

— Пре-кра-ти-те обезьянство!

Епимахов как бы растерялся, но тут же подвижное лицо его приняло недавнее льстивое выражение, и он как бы пролепетал просительно:

— А в преферансик, а? Сыграем втроем, — вот жена с базара придет, а?

— Нет! Это черт знает что такое! — совершенно возмутился Ваня. — Вы пьяны, что ли?

— С удовольствием, с большим удовольствием выпил бы что-нибудь, — что вам будет угодно мне поднести, — с большой благодарностью!.. Хотя бы денатурата даже, а? Есть?.. Я его через хлеб пропущу, и ничего! И он будет почти что безвреден… А? Угостите?

— Я вижу, что вы уж и без меня угостились! — буркнул Ваня, но Епимахов взял его за руку и заговорил умоляюще:

— Для спиртовки, а? Вам, как домовладельцу, поверят в казенной винной лавке, — поверят, ей-богу, поверят! А мне — нет! Сколько ни заявлял я насчет спиртовки, ни-ка-ко-го внимания! И даже, скажу вам, как хозяину этого дома, — есть нечего! В буквальном, в самом буквальном, а не то чтобы фигурально как-нибудь!.. Вот пошли на базар жена с сыном, — понесли по два стула каждый, то есть, жена и сын! — И вот думай, как хочешь, если продать их удастся, — что-нибудь купят на обед, а если нет? А если нет, я вас спрашиваю? Стульев же люди не кушают!

— Каких стульев? — изумился Ваня и оглянулся, а Епимахов тут же помог ему догадаться:

— Ваших, конечно, а то каких же еще!

— Во-ру-ете мои стулья? — загремел Ваня.

— Да, воруем, а как же иначе? С голоду прикажете умирать?

И Епимахов даже выпрямился, и осерьезилось его складчатое лицо.

— У меня здесь в нижнем этаже была дюжина стульев! — вспомнил Ваня.

— Совершенно верно, — подтвердил Епимахов. — Была дюжина — двенадцать…

— И было семь коек!

— Совершенно верно, семь… Было семь! — подчеркнуто повторил Епимахов. — Осталось же три, — только три, так как больше нам троим зачем же, посудите сами? — Что же касается стульев, то… мы с женой решили оставить только три тоже, по числу членов нашей семьи…

— Это… Это, знаете ли, черт знает что! — закричал Ваня, но Епимахов только развел на это руками и только спустя несколько секунд добавил:

— Определяйте наши поступки, как вам будет угодно, — вы хозяин!

— Полиция! Полиция, а не я! Полиция определит, как это называется! — совершенно вне себя выкрикнул Ваня, но Епимахов был с виду спокоен, когда отозвался на этот крик:

— Полиция что же тоже может сделать с надворным советником? Ничего особенного, смею вас уверить… Составит, разумеется, протокол, и затрудняюсь даже представить, что же еще скажет тут эта самая полиция. Я ведь не к соседям хожу воровать, а в своей квартире лишние для меня вещи сбываю, и все… Какой же тут особенный состав преступления?

Ваня не успел еще прийти в себя от этих вполне рассудительных слов, как жилец добавил радостно:

— Ну вот, идут оба: и жена, и сын!

Ваня стоял спиною к окнам, выходившим на улицу, и не мог этого заметить, но тут же услышал визгливый голос жены Епимахова:

— Покажи отцу, дурак болваныч, а не ставь тут!

Ваня понял, что должен был дурак показать отцу, только тогда, когда в комнату ворвалась, широко отворив дверь, женщина с венским стулом в руках, причем ясно стало и то, почему она негодовала: у стула висели отломанные обе передние ножки.

Увидя Ваню, которого не ожидала, конечно, встретить, она быстро спрятала стул за спину, но Епимахов махнул ей рукой и прикивнул, и эти жесты мужа она поняла без слов.

— Кто сломал? — спросил Епимахов.

— Дурак наш, — кто же еще? — отвечала она, глядя не на него, а на Ваню, так как поняла уже, что хозяину дома все известно.

— Каким же образом? — спросил Епимахов.

— Таким, очень простым: в собаку бросил стулом, — в ту, какая на него и не тявкнула даже, — бойко объяснила она.

— А три стула вы, значит, продали? — спросил Ваня.

— Этого, конечно, как колотого, никто не взял, а три взяли и даже просили еще принесть.

— Давайте деньги сюда! — крикнул Ваня.

— Что-о-о? — изумилась жена Епимахова. — Как это так, деньги чтобы вам?

— Очень просто! — Стулья мои, а не ваши!

— А продала их я, а не вы, — вот что! Я их на базар тащила, а вы у себя барином сидели!

И вдруг, как бы испугавшись, что деньги у нее сейчас будут отняты, или отнято то, что ей удалось купить на базаре, она с большим проворством выскочила из комнаты, а на ее месте оказался дурачок, ее сын, который выхватил из кармана свой игрушечный пистолет, навел его на Ваню и щелкнул раз, потом другой раз и третий.

Однако когда Ваня сделал шаг к нему, он выскочил с материнской поспешностью, не успев сказать своего: «Есть еще один!» — не успев захлопнуть за собою дверь.

Ваня так был озадачен, что, уже не поднимая головы, сказал Епимахову: