Василь Земляк - Зеленые млыны

В ту весну она родила едва ли не последнего теленка. Можете себе представить, что творилось у пас в хате и как прекрасно нам после этого жилось. Неделю мы топили молозиво, потом зарезали теленка, мясо его было вкусное, сладкое. Коровка погоревала, но постепенно стала отдавать все молоко, и мы уже вдосталь пили его да еще выделяли крыночку для детишек Явтуха. Рано утром он сам забирал ее, но прежде чем нести домой, отпивал чуточку, чтоб не расплескать по дороге, делал несколько затяжных глотков и только потом благоговейно нес, как величайшее сокровище. Однажды Явтушок споткнулся и разбил крынку с молоком. После этого за молоком приходила Прися. Она не позволяла себе ни одного глотка, все относила детям, хотя мать наливала дополна. Явтушок без тех нескольких глотков заметно осунулся, стал неразговорчив, помрачнел. Отец велел матери посылать еще кружку молока помимо крынки — для Явтушка. Сосед повеселел, ожил. Между тем корова старалась изо всех сил, теперь на нее молились две многодетные семьи, она стала для нас величайшей святыней. Явтушок прибегал каждое утро и, убедившись, что Зозуля жива и здорова, с облегчением и надеждой возвращался домой. Раз в неделю мать ухитрялась выжимать в мешочке творог, томила его в печи, и он радовал обе семьи пасхальным своим ароматом. Но вот по селам внезапно прокатилась эпидемия краж скота, да такая, какой не припомнят и старожилы. Коров красть трудно, с ними далеко не убежишь, на них зарятся только местные воры. Началось все еще зимой. В первых двух трех случаях вызывали из Глин ска собаку ищейку, но поскольку она ни разу не напала на след, ее перестали привозить, а коровок уводили все чаще, вот вот могли добраться и до нашей. Однажды ночью воры и в самом деле побывали в хлеву, выломали кусок стены, хотя глина была замешана густо, но коровушку не вывели — не смогли снять конские путы, которыми ее обматывали на ночь. Напуганная Зозуля стала давать меньше молока, не жевала жвачку, боялась даже своих. Явтушок с отцом кое-что придумали, Зтобы помешать злодеям, если они захотят еще раз попытать ночью счастья в нашем хлеву. Стены изнутри укрепили досками, а над дверью на специальном рычаге подвесили пудовую гирю, которая падала, как только переступишь порог. Кроме того, вход в хлев был укреплен треугольником из тяжелой цепи, так что, если бы ворам даже посчастливилось не угодить под гирю, которая должна была обрушиться, как гром с ясного неба, на голову первого же смельчака, — им ни за что не удалось бы вывести корову через этот железный треугольник. Наверное, еще ни одна корова на свете не жила в такой крепости. Теперь они, оба хозяина, могли спать спокойно, самые большие надежды возлагая все же на гирю, действие которой чуть было не испытал на себе Явтушок, когда однажды утром зашел поглядеть на корову, позабыв о своем дьявольском приспособлении. Гиря упала перед самым его носом и наполовину зарылась в земляной пол. Стало быть, сообразил Явтушок, гиря падает с опережением, на какую-то долю секунды раньше, чем надо, и этот недостаток был своевременно устранен.

После всех этих фортификаций нам, детям, запретили ходить в хлев, и мы теперь могли наблюдать свою Зозулю только издалека, через открытую дверь, с которой цепь не снималась даже днем, поскольку Явтушок побаивался, что корову могут увести и среди бела дня, так и не испытав действия всех приспособлений, на которые он потратил столько ума и сил. Теперь мои отец с матерью, убедившись, что Явтушок был чуть ли не главным спасителем коровы, в благодарность за эту преданность и изобретательность все молоко делили поровну, хотя корова, как и прежде, принадлежала нам. Фортификационные меры были приняты и на подступах к хлеву: вокруг выкопали и замаскировали несколько ям ловушек — воры, оставившие без молока столько вавилонских детей, заслуживали этого.

Тем временем творческая мысль не дремала и во вражеском лагере. Хитрости Явтушка надлежащим образом регистрировались. Ловушки были, несомненно, важнейшим моментом во всей системе укреплений, но и они не могли остановить разбойников. Однажды ночью те напомнили о себе со всем коварством профес сионалов. Обойдя ловушки (рассчитанные, ясное дело, скорее на корову, чем на воров), они благополучно добрались до хлева, отперли дверь и уже, верно, увидели свою жертву, но тут то и сработала гиря. Как потом оказалось, ни у нас в хате, ни у Явтушка не слышали, как она шмякнулась, зато отчаянный вопль потерпевшего поднял на ноги обе семьи, потому что затих не скоро, у самого пруда, в лозняке, куда воры отступили, спасая потерпевшего. До утра ни у нас, ни у Голых не спали (какой уж там сон!), а утром оба фортификатора обменялись такими репликами: «Гиря?..» — «Гиря, бес им в печенку!» И подвесили ее на исходный рубеж, снова и снова выверив точность падения.

После той ночи один из вавилонян долгонько не выходил на люди (это был Назар — Назарко, как его тут звали, примак из прицковчан, на этого паршивца давно уже падало подозрение, а теперь — в чем не могло быть ни малейшего сомнения — упала гиря Явтушка). Назарко и поныне ходит горбатый, зато каким гоголем почувствовал себя после той ночи Явтушок (нет, это надо было видеть!). Он, должно быть, полагал, что корова к нам (то есть к Валахам) вообще уже не имеет больше никакого отношения и принадлежит ему вся, чуть ли не вместе с хлевом и всеми фортификационными приспособлениями (пудовая гиря и в самом деле принадлежала Явтушку, он приобрел ее, когда еще был бедняком, но уже метил в зажиточные). Теперь он приходил на каждую дойку совсем уж бесцеремонно и сам следил за дележом молока. Когда же мать раз намекнула ему, чья корова, Явтушок сказал: «Корова коровой, а только ведь и Валахи — известно каковы. Какой же Валах себя обидит?» Мать поклялась больше не заходить в хлев, корову теперь доила Прися (молока при этом стало больше), Явтушок делил удои с величайшей точностью, и все же между Голыми и Валахами назревал большой конфликт. Валахи все больше склонялись к тому, что корову надо прирезать, пока она окончательно не стала собственностью Явтушка.

Но однажды на ранней ранней зорьке отец выскочил удостовериться, что Зозуля на месте, разбудил Явтушка, они вместе принялись отпирать дверь и, обезопасив себя от гири, увидали, что в хлеву пусто, даже и не пахнет молоком. Зато в крыше зияла дыра и сквозь нее виднелся клочок неба, на которое вела лестница. Только глаза коровьи глядели из под яслей: голову воры оставили, а туловище в мешках вынесли через крышу — тот участок крепости, которому Явтушок не уделил внимания. Лесенку препроводили в сельсовет как вещественное доказательство, — а ну как кто признает ее. Она долго стояла там, пока Савка Чибис не вытопил ею сельсоветскую печку, на которой спал. Между тем судьба обеих семей висела на волоске, отец засыпал ловушки, чтобы туда не попадали дети, вынес из хаты все холодное оружие, а Явтушок помрачнел и стал неразговорчив. Иногда он надолго заходил в наш хлев — безусловно, ему снова пришло в голову нечто гениальное, но теперь это уже не имело ни малейшего смысла — коровы то не было…