Василь Земляк - Зеленые млыны

«Нисколько! — сказал Домирель. — Это случилось значительно раньше, чем Мальва оказалась на вашей кровати».

«Кровать я заменил…» Домирель повернулся и только теперь заметил возле сторожки на куче мусора чугунные спинки. Так выбрасывают из дому разве что скорбные ложа покойников, подумал он. Подошел к куче со ра, вытащил оттуда спинки па колесиках, затем раму ли и сложил все у стены сторожки. Потом обернулся к директору и сказал: «Такого литья в Джерелах сроду не видали. Как-нибудь свезу туда…» Лель Лелькович с удивлением посмотрел на своего ботаника. «Славная вещь, славная…» — только и проговорил он.

Сидят они с Журбой в вишеннике, наловили вьюнов, варят уху на ужин, как вдруг с горы, от глинищ вылетает на запруду новенький, сверкающий никелем велосипед, а на нем Домирель; не рассчитал и чуть не врезался в хату. Отвел своего коня в вишенник, поздоровался:

— Это вам, Мальва. Из моих Джерел. Ох, и постоял же в очереди! Берите, мне он ни к чему.

— Я же говорила тебе, Федь, что этот Домирель чудак.

— У нас могут быть деньги только в конце года, — понуро проговорил Журба. — Если подождете. А так… Я не разрешаю. Категорически. Не такой вы магнат, чтобы делать подобные подарки. А мы не такие бедные, чтобы их принимать.

— И правда. Хотите, мы отдадим вам хлебом?

— Хорошо. Я подожду. Берите и катайтесь на здоровье.

Мальва готова была на радостях расцеловать и До миреля, и Журбу, но уселась па велосипед и забыла о них обоих. Полетела показать себя Зеленым Млынам. Ее не было так долго, что Журба, а потом и Домирель встревожились. А между тем она объехала Зеленые Млы ны из конца в конец, доказывая лемкам, что не так уж несчастлива с Журбой, как им бы хотелось. А сама даже себе боялась признаться, что душа ее празднует и возвращение Домиреля, и свое возвращение в жизнь.

После сева озимых, едва над Вавилоном отплакало сретенье, Соснина вызвал правительственной телеграммой Чубарь и командировал его на юг в херсонские степи. Мальву еще застало в Вавилоне его первое письмо.

«Здесь такая бескрайняя степь и такие в ней разгулялись ветры, что я застегиваю душу на все пуговицы, чтобы ее не выдуло из груди. Живем здесь в вагоне теплушке, посреди степи, а с этого вагона должна начаться одна из самых крупных МТС на Украине. Называться она будет Надднипрянская. Уже принимаем машины, они прибывают сюда по железной дороге на наш блокпост, а мы ставим их прямо под открытым небом, зрелище поразительное. Люди здесь чудесные, с размахом и пониманием, мне с ними легко начинать, что ни говорите, Мальва, а простор совершает свое в человеке… Если можете и хотите — приезжайте. Ваш В. Сос нин». Тогда Мальва ответила ему неопределенно. А когда уехала в Зеленые Млыны, мать уже без нее получала письма Соснина и складывала их за образком нераспечатанными. Заглядывала к ним Рузя и норовила достать письма и прочесть. Зингерша прикрикивала на нее: «Не трожь! Не тебе писано…» Сама же Мальва не появлялась, совсем отбилась от Вавилона, и Рузя кляла ее, ведь в письмах могло быть и что-нибудь срочное… После жатвы Соснин замолчал и больше не отзывался. Надднипрянская МТС была создана и вскоре прославилась на всю республику.

Мальвин мальчишка оставался здесь, на попечении старой Зингерши, и я потом частенько видал его на улице. Когда ребенок пропадал, забирался в бурьян или на дно обрыва, где лазил на абрикосы, а затем засыпал под ними от усталости после целого дня беготни, наверху появлялась Зингерша и трубным голосом, который разносился на пол Вавилона, звала: «Сташко о! Сташ ко о о!» Это имя звучало в бесчисленных вариациях, когда Зингерша в сумерках выкликала его. Однажды она так и не дозвалась Сташка и пришла к нам, думая, что он забрел сюда. Валахи как раз ужинали, они уселись в кружок у стола, хотя тот и был четырехугольный. Зингерша постояла в дверях, внимательно осмотрела ужинающих и, не найдя среди них Сташка, обиженно процедила: «Ужинаете, Валахи, ну, ну, ужинайте». Потом зачем то поманила пальцем меня и, когда я вышел к ней в сени, сказала таким тоном, словно я не принадлежал к ненавистным Валахам: «Сынок, пропал Сташко, а я, видишь, слепая, может, ты бы поискал его, а? Где то заснул в бурьяне». Я отнес свою ложку, с которой вышел в сени, сказал, что потом доужинаю, хотя хорошо знал, что мне уже ничего от этого ужина не отведать (для Зингерши сказал, чтоб не думала, что мы тут голь перекатная), и пошел с нею искать Сташка. Зингерша шлепала юбками — она носила сразу несколько, хотя еще было лето, — я вел ее, погружаясь во все более густую тьму, на дне которой мерцал единственным огоньком огромный и пустой дом Рузи.

— Может, тут, у Рузи? — спросил я Зингершу.

— Мы с ней поругались. Я тут постою, а ты сбегай, спроси. А вдруг тут?..

В доме было две двери, одна широкая, ее прорубил для себя и для своего трактора еще Джура, там теперь вечная темень, к свету же вела другая дверь, с треугольным окошечком вверху. Я отворил ее, прошел через сени и, не стучась (в Вавилоне никто никогда не стучался), вошел в Рузину комнату. Рузя стояла голая, с распущенными волосами, и осматривала себя в высоком, пожелтевшем, полуслепом зеркале. В одной руке у ней была сальная свечка, и она водила ею с какой то удивительной осторожностью, словно боялась спугнуть свое отражение. Я только сейчас заметил, что волосы у нее блестели, как шелк, были еще влажны, расчесаны на две половины, с тем пробором, который не менялся у ней с тех пор, как я ее помню. Как только мог Джура не любить такую женщину, и как много проигрывает Клим Синица, не видя Рузю в этом зеркале… Заметив в нем еще кого-то (это был я), Рузя улыбнулась, отвела свечку от невысосанных детьми, почти девичьих грудей и спросила:

— Это ты?

— Я, тетенька… У вас не было Сташка Мальвиного?

— А он что, уже ходит к молодицам? Ха ха!

— Нет, пропал куда то…

— А я пришла с поля, выкупалась в пруду и смотрю на себя… — Она задула свечку. — Иди сюда! Хоть тебя поцелую… Ха ха ха!

Сумасшедшая, страх, убитый Джура — все это вместе погнало меня из этой хаты, хотя за минуту до того на меня смотрели совершенно разумные глаза, исполненные только ночной тоски. Зингерша все шлепала юбками и умоляла: «Не лети, малый, я ведь ничего не вижу, только слышу. А что она там, Рузя?»

«Спит…»

«Говорят, к ней Синица заглядывает. А я не верю. Это уж было бы черт те что. Твои Валахн должны бы знать. Родичи ж ее». «Что знать?» «Про Синицу».

Ничего они не знают, эти Валахи, и понятия не имеют, как хороша тетка Рузя после купанья и какие умные у нее глаза, — они одно твердят: сумасшедшая, хотя Синица и не придал значения этим пересудам, признал ее нормальной и даже поставил звенвевой. Синица ссылался на то, что Рузя грамотная, читает книги по агротехнике, будет учить других…