Василь Земляк - Зеленые млыны

— Рузя вырастила ее…

— Ясно, Рузя, а кто же? Никакая власть без Рузи, без таких, как она, свеклы не вырастит… Есть растения, которые без женщин ничего не стоят. Для меня Рузя — целое государство. И если Рузя запирает меня, прячет от меня спички, чтоб не было дыма, — значит, так надо. Значит, существует государство, государство есть; она, Рузя, думает не столько обо мне, сколько о нем, о своем государстве. Вот почему мне у нее так хорошо. Так спокойно. Так надежно. Словно я в этой хате родилась.

— У вас хоть есть чем обороняться? Если вас застукают?..

— Что ты имеешь в виду?

— Как что? Оружие?

— Нет у меня ничего.

— Совсем ничего? — Совсем…

— Возьмите вот это. Как же так, безо всего?

— А что это?

— Обыкновенный наш ТТ. На восемь пуль. Мальва взяла, подержала и вернула смущенно.

— Я не умею стрелять…

— Разве председателям сельсоветов не выдавали револьверы?

— Может, мужчинам и выдавали. А я женщина. Где бы я его носила? За пазухой? — Мальва рассмеялась. — Нет, правда, где? Да и зачем?

— Как же вы собираетесь воевать?

— Как?.. Думаешь, я знаю? Знай я, с чего начинать, разве я сидела бы у Рузи? Может, потом что-нибудь прояснится. Мне Валигуров сказал, что на первых порах надо сидеть и не рыпаться. А потом меня найдут товарищи из центра, дадут задание, а может, даже сбросят десант. Подожду еще некоторое время. А там начну шевелиться сама. Ты, я, Рузя — вот уже и маленькая организация. Так? Может, тебе с нами несподручно? Ты не стесняйся, скажи, я не обижусь.

— Отчего ж несподручно?

— Оттого, что тебе придется приходить сюда из Зеленых Млынов, отчитываться, что там и как. Там железная дорога. Поезда ходят на фронт. Марать руки об одного фашиста, пусть даже и палача, — нет смысла, только наших поубивают. А поезд с рельс — это дело. С орудиями или с танками немецкими. Авария! Кого тут стрелять за аварию? Жертвы есть, а виновных нет… Вот и присмотрись там к железной дороге, что везут, кого везут, какая охрана. И ходят ли поезда по ночам? Наверно, ходят… Словом, я посылаю тебя в Зеленые Млыны на разведку. Официально посылаю… Когда ждать тебя обратно?

— Дня через два три?

— Что? Через месяц. И не раньше. Пристройся, поживи, осмотрись. Может, даже наймись рабочим на железную дорогу. А что? Неплохо бы обходчиком или еще кем.

— Попытаюсь…

— Там был хороший человек главный кондуктор Микола Рак. Если он там, то устроиться тебе будет нен трудно.

— Это какой же Рак?

— Муж Пани Властовенко, пятисотницы нашей. Ты должен ее знать. Лель Лелькович обожал ее.

— Она не уехала?

— Нет, она там. Знаменитость. Слава Зеленых Млы нов. Заходи к ней смело — наш человек. Но обо мне — ни слова. Лемкам не надо знать, что я здесь, у них со мной свои счеты. А то я сама пошла бы к ним…

Вот и ветряки. Дальше Мальва не пойдет. Мы уже попрощались, как вдруг из за Абиссинских бугров вырвался свет фар. Лучи черкнули по искалеченным крыльям ветряков, двинулись в нашу сторону. Мы едва успели забежать в ближайший ветряк, залезли на чердак, притаились.

— Что это там светится? — Мальва показала на балку под потолком.

— Сова…

Грузовик приближался к ветрякам, фары осветили сову на бревне, та перепугалась, захлопала крыльями, а за ней другая, третья. Машина открытая, немцев, судя по голосам, должно быть, полный кузов. Только б не остановились. Останавливаются, черти, выпрыгивают, идут до ветру… Один говорит, что эти ветряки напоминают ему Вестфалию, только там мельницы колоссальные и внизу живут мельники. Стали было светить на развалины фонариками, но тут старший засигналил, они разом прекратили осмотр, полезли в кузов и уехали. В направлении Прицкого…

Я спрятал пистолет, а Мальва облегченно вздохну ла. Мы спустились вниз и долго еще стояли, чтобы убедиться, что они не повернули на Вавилон. Немцы, не зная дорог, да еще ночью, могли и заблудиться. Мальва сказала, что я хорошо держался, а она и сейчас еще вся дрожит. «Постоим, мне надо успокоиться. — А потом говорит: — Иди… А я еще зайду к маме, проведаю сына…» Возможно, она делает это каждую ночь, когда мальчуган уже спит. А потом видит его из Рузиного окна — через пруд. Подумал я об этом — и хоть возвра щайся с дороги. Мальве ни в коем случае нельзя навещать сына. Но Мать и в подполье остается матерью.

Сегодня воскресенье, и в Зеленых Млынах, кабы не война, был бы веселый пивной день. Лемки развлекались бы вовсю, в клуб вкатили бы несколько бочек тывровского пива, сваренного из здешнего ячменя, а музыканты до поздней ночи перемежали бы падеспань с краковяком, а под конец грянули дружную и быструю «Коробочку», от которой тепло на душе всю следующую неделю. Теперь в клубе стоят немцы, уже второй месяц, стоят там, хотя прибыли вроде бы на несколько дней охранять железную дорогу, по которой должен был проехать к войскам чуть ли не сам узурпатор. Высокие окна до половины заложены мешками с песком, а в двух чердачных окошках под красной черепичной крышей установлены пулеметы, нацеленные на кладбище, что расположилось напротив клуба. Там камни, белая часовенка и заросли, оттуда немцы могут ожидать чего угодно… Те из лемков, кому довелось по бывать в клубе теперь, к примеру, Сильвестр Ма кивка, рассказывают, что там все осталось, как было до войны. Сцена, декорации, занавес, на котором Домирель, наш учитель ботаники, воссоздал в красках историю Зеленых Млынов, завершив ее процессией пятисотниц во главе с Паней Властовенко, большой в то время знаменитостью. Домирель собирался расписать еще и стены, но не успел, ушел на войну, и было жаль, что этот местный Сикейрос может погибнуть, не завершив работу. Женщины очень удались ему, идут как живые, и солдаты поделили их между собой, отдав Паню капитану, которого за глаза называли «Злым Иоахимом», — наверно, рассчитывали задобрить его такою жертвой. Но Злой Иоахим был непоколебим, запретил какие бы то ни было контакты с прототипами живописи, продемонстрировав при этом и собственный пример стойкости перед этими, как он выразился, «рабынями рейха».

Злой Иоахим оказался скрипачом, возил с собой старинную скрипку, как то услыхал исполнение Сильвестра (тот, лишенный возможности играть в клубе, каждый вечер музицировал для лемков возле своей хаты) и приказал привести скрипача под конвоем к нему. Теперь Сильвестр ходил в клуб, как на работу, они сыгрались, но лемки, заслышав долетавшие из клуба божественные звуки, впадали в еще большую печаль, полагая, что Сильвестр переметнулся к немцам. Когда он, обессиленный и разбитый, возвращался из клуба, они обзывали его «кривым чертом», а самые ожесточенные спускали на него собак. Сильвестр все порывался удрать из Зеленых Млынов, да и удрал бы уже, не будь на его шее сестры, такой же калеки, как и он. Злой Иоахим не поглядит на то, что она сестра гениального музыканта. И потому в условленное время Сильвестр снова и снова ковылял в клуб, проклиная и скрипку и свою горькую долю. Он пересчитал немцев, выведал все об их вооружении, иногда перехватывал даже пароль, который они время от времени меняли, хотя и не собирался нападать на них — просто так, на всякий случай, только потому, что идет война. Из за своей хромоты Сильвестр никогда не служил в армии, а бунчук военного оркестра видел только однажды, на маневрах года, когда через Зеленые Млыны возвращался из Вавилона корпус Криворучка. Этот бунчук с двумя конскими хвостами капельмейстер держал высоко над собой, а сам красовался впереди бригады на белом коне, и это тоже производило впечатление.