Василь Земляк - Зеленые млыны

— Говорят, вы не смачиваете снопы? — как то спросила у Него Паня, вернувшись поздно вечером.

— А зачем? Вот пойдут дожди, на хате и помокнут…

— А вы попробуйте.

— Ну, если вам так хочется… " Ты гляди! Пошло дело! Снопы стали шелковые, перевясла, как кнутики, вязать легко, свободно, одно удовольствие — делать снопик. Потом Паня дала Ему «юрок» — колышек для вязки снопов, показала, как затягивать узлы, ну, а доску, чтоб ровнять снопы, Он изобрел сам, хотя этому изобретению больше трех тысяч лет.

Радовался и Лель Лелькович на мельнице, радовалась Марушка, она брала по снопику на плечи и носила «дяде кровельщику» на самый конек. Ну, а о Нем уж и говорить нечего, теперь, если Его приветствовали прохожие, он не бурчал себе под нос, как раньше, а снимал фуражку и солидно раскланивался, как настоящий мастер. Золотая площадь крыши росла перед Ним, радовала глаз своей гладкостью, словно и в самом деле была крыта шелком.

Возвращаясь с работы и видя, как хорошеет хата, приобретая свои извечные формы, Паня невольно проникалась уважением к кровельщику, разбивала в яичницу последние яйца (у кур как раз наступил осенний перерыв) и даже занимала у соседей полчетверти бураковки, намекая на то, что все мастера — люди пьющие.

— Куда это вы ходите каждый вечер? — спросил Он, может, и под влиянием бураковки.

— В клуб к немцам… — ответила Паня таким тоном, что и впрямь можно было поверить — ходит к ним.

— Они знают, что я здесь?

— Иу и что? Пусть знают. Вы кровельщик. Я что — не имею права нанять?

— Правда, к немцам?

— А что? Разве я некрасивая? — Паня крутнулась на каблучке так, что ветер пошел по хате.

— Красивая. Потому и не хотелось бы… Чтоб люди видели вас там…

— Мало ли что… — И она ушла, как только Марушка уснула.

Вернулась она на этот раз поздно, далеко за полночь. Света не зажигала, разделась, забралась на лежанку, которую Он для нее протопил. «Шлюха… — подумал Он. — Знаменитая пятисотница, а ходит к немцам. Жена главного кондуктора, который где то водит на фронт поезда, любовница Леля Лельковича, который тоже где то там, в окопах. И как Он мог в такую влюбиться? Он, мальчишка, недомерок. А сейчас — лучший в мире кровельщик. Завтра докончить конек — и баста. Прочь отсюда!»

И вдруг с лежанки:

— Царь Мина спит?

Молчит. Сжимает зубы. Стоило ли для такой становиться муравьиным царем, а теперь «дядей кровельщиком»? Паня ни разу не спросила, как его зовут. Знала, что он из Вавилона, из Валахов, а этих Валахов на Побужье, как иной год маку в пшенице. Что не село, то Валах, да еще и не один. Когда то сюда шли из Валахии, да тут и осели. Фамилии здесь уже были все разобраны, поделены, ну и называли Валахами. Ничего, эта легкомысленная баба не раз еще вспомнит о нем, как пойдут дожди, а у ней будет крыша над головой и тепло будет в хате. Ему бы помолчать. Но если ты неравнодушен к женщине, то какие бы чувства ни терзали твою душу, а вырвется у тебя всегда что-нибудь неуместное:

— Кто крыл хату до меня? Вот эту часть, что над нами?

— Микола…

— Потекло бы. Я перекрыл… Завтра кладу конек… Ну, а что немцы? Весело там у них…

Паня слезла с печи и села на край кровати. Красивая, как никогда. Такой он еще не видел ее.

«Прочь!» — вспыхнуло у него в душе и погасло.

— Вы опять положили под подушку?

— Что?

— Револьвер.

— Положил…

— Я сегодня убирала постель. Гляжу — след на подушке. Отчетливый. Весь, как есть. А сюда могут прийти немцы, увидят… Не кладите больше. Ведь не отпереться…

— Завтра я уже совсем ухожу… Хорошо бы для конька достать пырея. У нас в Вавилоне из пырея замечательные коньки делают. Вечные.

— Кто же нынче о пырее думает? Это мы каждый стебелек подбирали. Даже страшно подумать, сколько труда вкладывали в эти центнеры.

— Немцам тоже нужна свекла… (Сколько укоризны можно вложить в одно слово!)

— Сегодня приезжал гебитс из Глинска. В белых перчатках. Походил, понюхал свеколку и уехал. Барин! Чужестранец! Приехал посмотреть на рабов. Пускают завод. Сахару хотят. А по мне — сгноить бы эту свеклу. Наш же труд против нас хотят повернуть. Вот как дело то обстоит, царь Мина.

— Лемки хитрые, пусть придумают что нибудь.

— Что ж они, сердешные, придумают? На свою же голову. Копаем, забрасываем землей. Может, зима так и прихватит в поде.

— А почему вы вспомнили про царя Мину?

— Жаль мне его, зелененького. Не умеет оружие прятать. На подушках следы. А враг страшный, хитрюга, все слышит, все видит. Так и погибнуть можно по неосторожности, из за мальчишества. Вон десантники. Сами выбирали место. А разве можно было?

— Не слыхать про десятого?

— Ищут… Немцы ищут… Староста видел вас?

— Видел. Вчера остановил подводу. Понравилась ему работа. Тоже хочет хату перекрыть. Покрыта неважно, течет.

— Вот видите, какая у меня легкая рука. Вы согласились?

— Я сказал, что свезу свой заработок домой и вернусь. Спросит — скажете, что платите мне кормами. Центнер, два, сколько угодно. А сам я из Шаргорода. Не перепутайте. Там, под Шаргородом, деревушка есть.

— С ним осторожно. Ненадежный тип. Один глаз на восток, другой — на запад. Вам можно все доверять?

— Большая радость — покрывать вам хату!

— Солдатке покрыть хату — не грех. Микола то мой там! Да и за любовь надо отработать. А как же вы думали? Ну ладно, это шутки, царь Мина. Самые обыкновенные шутки. Не сердитесь, но до нынешнего утра… Ну, впрочем, до вчерашнего, я могла думать о вас что угодно. Ну, из Вавилона, ну, из Валахов. И что? Чего вдруг? Любовь?.. Какая любовь, когда смерть вокруг! Детские увлечения! Могли быть. Это так. Но сколько лет прошло? Какой тут царь Мина? И все-таки есть один человек, который вам поверил…

— Кто же это?

— Лель Лелькович… «Десятый»… .

— Вот кто! — Он вспомнил вас. По истории вспомнил… Идите и скажите Мальве Орфеевне, что он здесь. Он ждет ее. Ждет… Будет ждать. Если она в самом деле вернулась. Если она есть…

— Есть, Паня…

— Как хорошо. Как хорошо, что она есть, что она придет сюда. А ты… А ведь вы могли и скрыть от меня?

— Мог, конечно. Я все мог скрыть. Все, Паня… Время такое. Люди собственной тени боятся. Но скрывать от вас?..

— Значит, не совсем мы еще нехристи, если верим друг другу и самим себе…

— Когда же мне идти?

— Сейчас. Он умирает… Не говорите об этом Мальве. Паия тихо заплакала. Он смотрит на густые, черные

Панины волосы, и на душе становится так печально. Все эти годы Паня любила Леля Лельковича, не переставала любить… А Он разве что муравьиным царем побывал у нее в волосах. Только и всего. Но разве этого мало? Умирает десятый… Умирает последний из десанта!

За огородами Он оглянулся на хату, Так уж и будет стоять без конька, ведь когда еще Он наведается сюда. Может, и никогда. Паня стоит в дверях, высокая и печальная. Прощается с ним. Он помахал рукой, идет, а она стоит. На поле высится черная мельница. Там светло, двери раскрыты настежь, только в верхнем окошке темно.