Владимир Жуков - Хроника парохода «Гюго»

Ей хотелось листать альбом дальше, но Борис положил на страницу свою большую, сильную руку. Аля вырвала альбом, чуть повернулась к свету.

— Вот оно что — грамоты. «Борису Сомборскому за первое место на первомайской регате», «Победителю зональных гонок с пересадкой рулевых», «Победителю...». «За первое место...». «Победителю». И вы мне ничего не сказали!

— Ха, — засмеялся Борис и повалился на диван. — Скромность украшает большевика. — Он, довольный, мутузил кулаками подушку. — А вообще впечатляет, правда?

С тех пор они стали встречаться. Але хотелось бы почаще, чем получалось, да Борис был постоянно занят, позвонить ей при случае не мог, поскольку телефона в Алиной квартире не имелось, а самой ей сокращать паузы, бегать к автомату на почте мешала гордость.

Однажды она спросила:

— Вы так любите море, а стали филологом? Окончите аспирантуру и будете преподавать. Почему?

— Вопрос законный. — Борис усмехнулся. — И он вам кажется сложным, наверное. А он прост на самом деле. Вы правильно сказали: я люблю море. Да, это главное в моей жизни. И поэтому я не моряк. Не удивляйтесь. Истинная страсть лишена практической выгоды. Ну, предположим, я стал бы штурманом. И что? Долгие рейсы, томление в ожидании стоянки в порту, тесная каюта, через каждые восемь часов нудная вахта... Сейчас я с наслаждением вожусь с картами, спокойно делаю сложную прокладку где-нибудь в районе Филиппинских островов, а там ошибись я на две мили в определении места, и мне бы несдобровать. И плюс у меня есть вот это, — он показал на полки с книгами. — Понимаете, все, что ищут так называемые романтики на палубах пароходов и не находят. Я знаю, вы скажете, а где же общественная польза? И она будет! Через год я окончу аспирантуру и, вы правильно сказали, стану объяснять студентам, что хотел сказать Гоголь «Мертвыми душами». Разве это не польза?

С тем, что говорил Борис, согласиться было трудно. Аля привыкла относиться к работе, думать о жизни иначе, как все вокруг — дома, в институте, — зная одну цель, одно дело и подчиняясь ему. Но услышанное теперь показалось заманчивым, таящим какие-то особые преимущества, и она спросила:

— А это не трудно — жить двумя жизнями?

— Двумя? Трудно? — удивился Борис, и ей показалось, что он недоволен ее словами. — Не знаю, не думал.

С весны они стали видеться чаще. Аля приезжала в яхт-клуб и почти всегда встречала там Бориса, избегая унизительных, как ей казалось, звонков к нему домой. Да и вряд ли теперь их встречи можно было называть свиданиями: ведь был еще ослепительный «Кит» с высоченной мачтой и белыми парусами, и стоило порой проведывать просто его, не Сомборского. Аля узнала, как задумчиво скользит вода, когда яхта, чуть поскрипывая корпусом, бежит вперед, и как приятно ощущать движение в тишине, будто призрачное, не подвластное стуку мотора, прислушиваясь лишь к случайным хлопкам паруса и сосредоточенным командам Бориса, цепко обхватившего штурвал.

Аля попросила поучить ее хоть немного яхтенному делу, и Борис согласился, назвал день, когда не намечался выход в залив и он будет свободен. Она обрадовалась: в последнее время они разговаривали только на людях. Она так торопилась на Крестовский остров, даже косынку по пути потеряла, и ждала, что увидит Бориса обрадованным, хоть чуть-чуть обрадованным, что они наконец вдвоем, но он выглядел таким же, как всегда в яхт-клубе, — по-командирски строгим. Взял лист бумаги, нарисовал чечевичку — яхту, а потом стрелку — ветер и начал втолковывать, как должны стоять паруса, чтобы судно при любом направлении ветра продвигалось куда нужно.

Они сидели в тесной каютке «Кита» на жесткой койке, и Аля изо всех сил стремилась понять, почему же все-таки яхта идет вперед, когда ветер дует сбоку, и не понимала. Потом и вообще перестала слушать, только глядела на кончик карандаша, бегавший по бумаге, и думала о том, что спешила сюда, надеясь совсем на другое, и что этого, другого, ей, видно, не дождаться.

За иллюминатором невская вода задумчиво колебалась, морщилась, съезжала куда-то вбок, и было похоже, что яхта плывет. Але надолго запомнился этот вид за толстым овальным стеклом. Наверное, каждый запоминает что-нибудь из того, что окружало его, когда он впервые понял, что любит. А Алевтина поняла тогда и другое: что любовь ее осталась без ответа. Поняла по тому, как умолк вдруг Борис, тревожно взглянув на нее, как поспешно встал и ушел, сославшись на чепуху, и еще потому, что вернулся не один — с тремя веселыми здоровяками, составлявшими вместе с ним экипаж яхты.

Трое пришедших всегда при встрече с Алей гордо именовали себя «королевскими матросами», и теперь один, самый говорливый, предложил и ее посвятить в особое звание.

— Это не просто мастер, — доносилось до Али будто издалека, — это человек, который уж если берется за дело, то лучше умрет, но не сделает его плохо. Борька придумал, наш капитан. И мы поклялись всегда и во всем быть королевскими матросами. Присоединяетесь?

— Но зачем же «королевскими»? — рассеянно отозвалась Аля. — В Советском Союзе — и «королевские»?

— А романтика? В море нельзя без романтики!

Борис искоса поглядывал на Алю и молчал.

С тех пор он вообще мало разговаривал с Алей. Всякий раз, заметив, что она следит за ним взглядом, выискивал спешное дело и уходил. А однажды, когда нельзя было встать и уйти — они сидели рядом на причале и вот-вот должна была подойти остальная команда, — сказал:

— Ты все время ждешь от меня чего-то. Не надо, не жди.

Она отвернулась, прикусила губу. А он повторил:

— Не жди.

— А почему вы говорите мне «ты»? — спросила Аля. Она смотрела в сторону, на шумящие деревья, стараясь не заплакать.

— Не знаю, — сказал Борис. — Но ты не жди.

Возвращаясь домой, Аля решила, что больше никогда не станет звонить на Садовую, никогда не поедет в яхт-клуб. Встреча в Кавголове, сказала она себе, занесла совсем не туда, и надо поскорее вернуться на прежнюю дорогу.

Лето кое-как доковыляло до желтых листьев, и пошла осень, трудовая, угрюмая от сосредоточенности, с которой Аля заставляла себя жить, без надежд и желаний, только тесным от забот днем. А под конец ноября, уже набиравшей морозный ход зимой, грянула война с финнами, и свое, личное, отодвинулось, не беспокоило.

Парни в институте записывались в лыжные батальоны. Девушки после лекций учились перевязывать раненых и метали во дворе, слабо, по-женски забрасывая за спину руку, учебные гранаты. Аля тоже выходила на мороз, у нее получалось лучше всех, тяжелая чушка летела до самой поленницы, а иногда и дальше, прыгая, вырывая ямки в снегу.

А в марте война кончилась. И вдруг к Але домой заявился парень из команды «Кита» и сказал, что Борис приглашает в гости, у него день рождения. Аля решительно сказала: «Нет» — и распахнула дверь пошире, чтобы парень не уговаривал, понял, что его зря послали. Но он, пока мялся в нерешительности у порога, успел сообщить, что Сомборский был на фронте и ранен. Аля не дослушала, побежала в комнату переодеться и первой выскочила на лестницу.