Владимир Жуков - Хроника парохода «Гюго»

Полетаеву представились члены комиссии — строгие, сосредоточенные. Что они подумают, читая полсотни категоричных, упрямых старпомовских строк? Им, конечно, опытным мореходам, будет нетрудно вообразить все по порядку: и как прощался он, Полетаев, с американским офицером в Акутане, и как тот качал головой и сетовал на метеосводки, предвещавшие глубокий циклон, и как «Гюго» вышел в тихое пока еще море, а потом небо заволокло облаками, подул свежий ветер, и быстро нарастало волнение.

Ветер создавал значительный дрейф, смещение с курса, и капитан подолгу склонялся над картой, стараясь не терять места судна, зная, что циклон надолго. Он был благодарен своему старшему помощнику за толковые советы. Стоя рядом возле прокладочного стола в штурманской, они и услышали тревожно-тихий доклад боцмана о трещине и по очереди спускались на палубу, к третьему трюму, а потом совещались.

Капитан приказал вахтенному собрать у него в каюте партийцев, чтобы и с ними посоветоваться, во всяком случае, поставить их в известность об опасности, но старпом, такой разумный в своих предыдущих словах и действиях, вдруг сказал: «Напрасно. Узнают люди про собрание и запаникуют». В ответ капитан лишь пожал плечами, но совещание все-таки провел и попросил коммунистов в случае чего действовать инициативно, помнить, что кроме штатных обязанностей их долг — помочь команде держаться как подобает.

Он надеялся, капитан, что обойдется, что не пойдет трещина дальше, и все прикидывал расстояние между гребнями волн, определяя в уме, окажется ли волна под центром судна, а нос и корма на воздухе или нет. А вернувшись с очередного осмотра поврежденного места, когда треснула уже не только палуба, но и часть бортовой обшивки, вызвал радиста и продиктовал радиограмму, которая начиналась тремя тревожными буквами «SOS», и дальше — координаты места, сообщение о трещине, достигшей ватерлинии, и призыв о срочной помощи.

Капитан стоял на мостике, рядом со старпомом, ожидая ответа, который принесет радист, и вдруг, перекрывая свист ветра в снастях и удары волн по корпусу, раздался скрежет и странно хлопающий звук, а потом ощутился сильный толчок, такой, что пришлось покрепче ухватиться за поручни у переднего обвеса, и тотчас в серой мути рассвета стало видно, что передняя часть парохода отходит вперед.

Капитан подавал команды, стараясь, чтобы разошедшиеся части судна не столкнулись и чтобы задний обломок не развернуло бортом к ветру, и это плохо поручалось и наконец вышло, но тут прибежал боцман и страшным, рыдающим голосом сообщил, что на переднем обломке остались двое матросов.

Капитан молчал, оглушенный еще одним безжалостным фактом, и вдруг старший помощник сказал: «Моторный бот! Готовь, боцман, моторный бот, мы их снимем».

Боцман двинулся, видно было, что двинулся и уже пошел бы исполнять приказание, но капитан рявкнул, именно рявкнул: «Отставить!» — и отправил боцмана вниз, исполнять свои обязанности по аварийной тревоге.

И тогда опять раздались слова старпома: «Вы совершаете преступление! Лучше отмените приказ. Я пойду на шлюпке сам, надо спасать людей».

Капитан наклонился к его лицу и снова прокричал что было сил: «Я требую — отставить!», но в ответ услышал: «Считаю ваше решение неправильным. Я запишу свое особое мнение в судовой журнал...»

«Стоп, стоп, — остановил себя Полетаев. — Теперь стоп. До этого места члены аварийной комиссии, начальство в пароходстве да, в общем, каждый, кто захочет вникнуть в дело, — все поймут, все себе представят. Они даже станут сопоставлять решение капитана — шлюпку не спускать, оставить без помощи тех двоих на удаляющемся обломке — с решением старшего помощника. И, вероятно, будут такие, которые скажут, что капитан прав: во-первых, неизвестно, удалось бы вообще спустить шлюпку, не разбив ее, не потеряв, а во-вторых, отправить шлюпку с людьми в рейс при такой кутерьме в океане — маленькую, хрупкую, со слабым мотором — значит наверняка прибавить к двум потенциальным жертвам еще трех-четырех кандидатов на явную гибель... Но могут найтись и такие оценщики событий, что возьмут сторону старпома, сочтут, что героическое его предложение могло увенчаться успехом, что именно он, а не капитан в данной ситуации оказался на высоте.

Да, может быть, — продолжал мысленно рассуждать Полетаев. — Ведь в судовом журнале, в о с о б о й записи так обнадеживающе все изложено, и «замечаний капитана» против нет никаких. А нет замечаний потому, что не стоит сомневаться в личной храбрости старшего помощника В. О. Реута, он моряк настоящий. И еще потому, что непроверенной оказалась его идея, только на бумаге осталась — какие уж тут капитану делать «замечания»!

Разве что выяснить, понять, почему повел себя так старпом. Напряжение минуты, растерянность? Нет, это не причина... А что, если просто сказалась привычка? Да, да, привычка Реута действовать: прикажи или прояви инициативу, брось клич — вот и герой».

Полетаев поморщился. Стало неприятно от сделанных выводов. Не к месту они сейчас. В конце концов с ним, с Реутом, надо спасать пароход и команду. А запись в журнале... Бог с ней, с записью; не новость это, что не сходятся во мнениях капитан и старпом. Вот только теперь не логика, выяснит, кто прав, — океан.

Он поднял веки, провел ладонью по лицу, словно стирая зашедшие в тупик мысли, и посмотрел на часы, прикрепленные к переборке. Получилось, что он просидел зажмурившись целых четырнадцать минут. Уловил момент, когда палуба под ногами выровнялась, в один прыжок перебрался к прокладочному столу.

Перо барографа тянуло осточертевше знакомую прямую в самом низу барабана, но все же почудилось в синей линии что-то новое.

Полетаев склонился ниже, постучал ногтем по стеклу и, волнуясь, вздохнул. Перо действительно чуточку поднялось, самую малость. Неужели барометр шел вверх? Ах, если бы, если...

Мы с Сашкой Маториным переваливали тяжелые бухты манильского троса, того, что идет на швартовые, — искали, не осталось ли в запасе стальных концов. Их брали моток за мотком, опутывая края трещины, и боцман, когда посылал нас в подшкиперскую, сказал: «Пошукайте, должны еще быть».

Лампа под потолком горела тускло, приходилось зажигать спички. Я светил спичками и не заметил, как погасло электричество. Только почувствовал, что мы резко, по-другому, чем раньше, стали опускаться вниз, а потом, не дойдя до привычной в равномерности качки нижней границы, полетели кверху, и насколько сильнее стали боковые удары — просто невозможно было удержаться на ногах.

— Эй, ты свет погасил? — спросил Маторин.

— С чего ты взял, — ответил я и чиркнул новую спичку.