Владимир Жуков - Хроника парохода «Гюго»

Ему вдруг стало понятно, почему он оттягивал с утра выполнение своего намерения, что дело совсем не во встреченном миноносце. Просто радость его переплеталась с горестным чувством, с той грустью, которой было полно письмо Веры, и их никак нельзя было разделить. Но тянуть больше нельзя, неразумно, и он велел вахтенному вызвать к нему Маторина.

— Помнится, в Калэме вы предлагали повесить в красном уголке портрет Щербины. Вот возьмите. — Полетаев торопливым движением, будто смущаясь немного, вытянул из ящика картон. — Фотография была с мореходной книжки, а делают увеличение скверно... Но хоть такой...

Маторин недоверчиво разглядывал портрет. Лицо его, слегка опухшее (наверное, разбудили, спал перед вахтой), с узкими щелками глаз еще хранило возбуждение от быстрого одевания, бега по трапам, стука в дверь капитанской каюты, настороженного ожидания: зачем вызвали?

— Не-е-ет, товарищ капитан, — наконец сказал он, как будто не разжимая губ. — У нас лучше есть. Я знаю, вы на рынке заказывали. Да? Там хромой этот, спекулянт. Только деньги дерет. Мы с Левашовым на Пушкинской нашли мастерскую. И карточка была хорошая — в форме. Цена тоже скажу — блок сигарет отдали... Можно, я сбегаю?

Он вернулся скоро, прямо с порога протянул такого же размера, как и у Полетаева, картон, прикрытый папиросной бумагой.

— Девчонка молоденькая на Пушкинской подрисовывает здорово... Во... Поглядите.

Из овала, слегка тесного крылатому флотскому воротнику, на Полетаева смело глянули черные глаза. В них было что-то непокорное, вызывающее, однако это ощущение пропадало, стоило лишь передвинуть линию зрения, мысленно соединить остроту зрачков с бегущим вкось краем бескозырки, с надписью на ленточке «Тихоокеанский флот», а потом и объять сразу это лицо с дрогнувшими в усмешке перед самым щелчком затвора узкими губами. Ретушер, конечно, поработал. Полетаеву показалось, что контур лица должен быть более круглым, таким он помнился ему, но, к счастью, кисть, привыкшая услужливо лгать, сильнее всего задержалась на полосках тельняшки, на звездочке, венчавшей бескозырку, — в целом все осталось похожим.

— Огородов карточку достал, — приговаривал Маторин, пока шло рассматривание портрета. — Довоенная еще. Девять на двенадцать — вот что важно. На мореходке моменталка, там никто на себя похожим не выходит, даром что документ.

— Да. Похож, — согласился Полетаев. — Остановимся на этом.

Он передал картон матросу и подумал с обиженным разочарованием: куда же ему деть портрет, который заказывал он сам?

На другое утро, спустившись к завтраку, увидел фотографию Щербины на месте — в лакированной рамке, под стеклом, плотно, навсегда привинченной маленькими шурупами к переборке красного уголка. И когда отправился дальше, в кают-компанию, вдруг подумал, что оставшийся у него в столе портрет Щербины он отдаст Лизе.

«Мы пойдем на Первую Речку, — сказал себе Полетаев, — вместе с Верой. Она не откажется; это у нас с ней о б щ е е, наше давнее с ней...»

Заметил, что рядом, над белой скатертью, тонкие, суховатые пальцы Реута намазывают масло на хлеб, и усмехнулся внутренне: вот бы знал старший помощник, о чем он думает сейчас, что решил, к чему пришел, вот бы знал!

— Не угостите ли сигареткой американской, ароматической?

Голос был хриплый, простуженный. Небритое лицо наклонилось к Левашову, выжидало. Он протянул пачку. Просивший вынул из нее сразу две сигареты — одна застряла во рту, другая воткнулась под треух — про запас.

— Друзьям тоже хочется...

Пачка лишилась еще десятка, наверное, сигарет, но что-то оставалось.

— И вы берите, — сказал Левашов лебедчику, сидевшему поодаль. — У меня есть, я принесу.

— Да нет уж, благодарю, — ответил тот и вытащил из-за борта ватника кисет с махоркой. — Огонька бы только.

— А как насчет еще одной пачки? — спросил парень, первым попросивший закурить. — Может, осуществите?

— Кончай, — оборвал его лебедчик и наклонился к огню спички.

Он был рослый, крупный, и лицо его казалось Левашову до странности не подходящим и к его роли бригадира на трюме и к простому ватнику, низкий воротник которого прикрывал широкий, явно нездешний шарф. Догорая, спичка осветила прямой, аккуратный нос, решительные разбеги морщин к уголкам умного, чуть скорбного рта.

— Чего стоишь! — прикрикнули из темноты на любителя сигарет. — Варево где?

— Сию минуту-с! Мигом-с, пока вино из погреба несут! — И треух, шутовски подпрыгивая, прошмыгнул за лебедку.

Левашов знал, как это делают: в ведро кладут рис, просыпавшийся из мешков, ставят ведро под лебедку и в него опускают резиновую трубку, надетую на сливной краник цилиндра; когда лебедка работает, пар струей бьет в ведро, готовит кулеш. Технология простая, и пар всегда есть, было бы в трюмах съестное. А на «Гюго» было. Все, что от надстройки к корме, — мука, спереди — сахар и рис.

— Ну как?

— Не готово-с еще-с!

— Хватит балаганить! — оборвал лебедчик и поудобнее привалился к теплому, как печь, боку парового цилиндра.

Тень от мачты густо ложилась на то место, где он сидел, цигарка догорала, почти не вспыхивала, да еще шапка была низко надвинута — Левашов совсем не различал его глаз, казалось, этот человек заснул. Что ж, самое время — машины, в кузова которых принимали груз, все не шли.

Ярко освещенная пропасть трюма уже опустела. Среди мешков, устилавших дно, виднелись проплешины серого настила. Были бы грузовики — сегодня бы ночью закончили.

Утром Левашов слышал, как третий помощник Тягин говорил: «Хорошо бы уйти поскорее отсюда, из этого порта Ванино; реки в окрестности замерзли, вот-вот замерзнет и бухта...» Сейчас, глухой порой ночи, ледовая опасность представлялась особенно близкой. Сквозь сумерки проглядывал холмисто-возвышенный берег, сильно захолодевший воздух, казалось, навсегда стал беззвучным. Лебедки молчали не только на «Гюго», но и на других пароходах, приткнувшихся к неширокому деревянному причалу. Машин все не было.

— Откуда пришел ваш пароход?

И вопрос и внезапно прозвучавший голос удивили Левашова — он полагал, что человек у лебедки спит. У него действительно были сомкнуты веки, но лицо оставалось обычным, несонным, стянутым твердыми мускулами. Руки он уютно спрятал в рукава, навстречу друг другу. Так, зажмурившись, мечтают.

— Из Канады, — сказал Левашов. — В Ванкувере грузились. А что?

— Ванкувер... Пролив Хуан де Фука, белые домики Виктории, а перед входом в гавань высокий мост...

— Вы там были?

— Я?.. Да как сказать. — Лебедчик открыл глаза, вытянул поудобнее ноги. — Скорее всего, не был.

Для нормального человека объяснение получилось слишком путаным, и Левашов рассмеялся.