Исаак Бабель - Том 3. Рассказы, сценарии, публицистика

Дымшиц (кидается). Момент!

Одевание: ботики, шуба, оренбургский платок. Дымшиц услуживает, мечется.

Людмила. Надеваю и сама удивляюсь — еще не продано… Папа, изволь без меня принять лекарство. И не давай ему работать, Катя.

Муковнин. Мы домовничать будем с Катей.

Людмила (целует отца в лоб) . Вам нравится мой папка, Исаак Маркович? Правда, он у нас не такой, как у всех…

Дымшиц. Николай Васильевич роскошь, а не человек!

Людмила. Его никто не знает — одни мы… Где вы оставили князя Ипполита?

Дымшиц. Оставил у ворот. Приказ — ждать, дисциплина. Момент — и будем там… Всего хорошего, Николай Васильевич!

Катя. Очень не кутите.

Дымшиц. Очень не будем, теперь это обеспечено.

Людмила. Папочка, до свидания!

Муковнин провожает дочь и Дымшица в переднюю. Голоса и смех за дверью. Генерал возвращается.

Муковнин. Очень милый и достойный еврей.

Катя (забилась в угол дивана, курит) . Мне кажется — им всем не хватает такта.

Муковнин. Катя, голубчик, откуда взяться такту?.. Людям позволяли жить на одной стороне улицы и городовыми гнали с другой. Так было в Киеве, на Бибиковском бульваре. Откуда такту взяться? Тут другому надо удивляться — энергии, жизненной силе, сопротивляемости…

Катя. Энергия эта вошла теперь в русскую жизнь, но мы ведь другие, все это чуждо нам.

Муковнин. Фатализм — вот это нам не чуждо. Распутин и немка Алиса, погубившая династию, — это нам не чуждо. Ничего, кроме пользы, от чудесного этого народа, давшего Гейне, Спинозу, Христа…

Катя. Вы и японцев хвалили, Николай Васильевич.

Муковнин. Что ж японцы… Японцы — великий народ, у них учиться и учиться.

Катя. Вот и видно, что Марье Николаевне есть в кого пойти… Вы большевик, Николай Васильевич.

Муковнин. Я русский офицер, Катя, и спрашиваю: как это так, господа, с каких пор, спрашиваю я, правила военной игры стали чуждыми для вас?.. Мы мучили и унижали этих людей, они защищались, они перешли в наступление и дерутся с находчивостью, с обдуманностью, с отчаянием, скажу я, — дерутся во имя идеала, Катя.

Катя. Идеал?.. Не знаю. Мы несчастны и счастливы не будем. Нами пожертвовали, Николай Васильевич.

Муковнин. Пусть растрясут Ванюху и Петруху, превосходно будет. И времени больше нет, Катя… Единственный русский император, Петр, сказал: «Промедление времени смерти подобно». Вот заповедь! И если это так, то должно же у вас, господа офицеры, хватить мужества посмотреть на карту, узнать, с какого фланга вы обойдены, где и почему нанесено вам поражение… Держать глаза открытыми — мое право, и я не отказываюсь от него.

Катя. Николай Васильевич, вам надо лекарство принять.

Муковнин. Соратникам моим, людям, с которыми я дрался бок о бок, я говорю: господа, tirez vos conclusions [50], промедление времени — смерти подобно. (Уходит.)

За стеной на виолончели холодно и чисто играют фугу Баха. Катя слушает, потом встает, подходит к телефону.

Катя. Дайте штаб округа… Дайте Редько… Это ты, Редько?.. Я хотела сказать… Надо думать, кроме тебя, еще есть люди, которые делают революцию, но вот ты один никак не найдешь времени, чтобы повидаться с человеком… С человеком, у которого ты ночуешь, когда тебе это надо…

Пауза.

Редько, прокати меня. Приезжай за мной на машине… Ну да, если ты занят… Нет, я не сержусь. За что же сердиться?.. (Вешает трубку.)

Музыка прекращается. Входит Голицын, длинный человек в солдатской куртке и обмотках, с виолончелью в руках.

Катя. Князь, как это вам сказали в трактире — «не играй плачевное»?

Голицын. «Не играй плачевное, не тяни жилы».

Катя. Им веселое нужно, Сергей Илларионович. Люди забыться хотят, отдыха…

Голицын. Не все. Другие требуют чувствительного.

Катя (садится за рояль) . Ваша публика — кто она?

Голицын. Грузчики с Обводного.

Катя. Пожалуй, в профсоюз пройдете… Вы и ужин там получаете?

Голицын. Получаю.

Катя (играет «Яблочко», поет вполголоса).

Подбирайте за мной. Вы им лучше «Яблочко» в трактире сыграйте.

Голицын подбирает, фальшивит, потом поправляется.

Сергей Илларионович, стоит мне заняться стенографией?

Голицын. Стенографией? Не знаю.

Катя.

В стенографистках нужда теперь.

Голицын. Не умею вам сказать. (Подбирает «Яблочко».) Катя. Из всех нас настоящая женщина — Маша. У нее сила, смелость, она женщина. Мы вздыхаем здесь, а она счастлива в своем политотделе… Кроме счастья — какой другой закон выдумали люди?.. Его, верно, и нет, другого закона.

Голицын. Мария Николаевна руль всегда поворачивала круто. Этим она и отличается.

Катя. Она права…

И потом, у нее роман с этим Аким Иванычем…

Голицын (перестает играть) . Кто это Аким Иваныч?

Катя. Их командир дивизии, бывший кузнец… Она о нем в каждом письме упоминает.

Голицын. Почему же роман?

Катя. Там между строк есть, я знаю… Или уехать мне в Борисоглебск, к родным? Все-таки гнездо… Вот вы в лавру к монаху этому ходите… как зовут его?

Голицын. Сионий.

Катя. К Сионию. Чему он учит вас?

Голицын. Вы говорили о счастье… Он учит меня видеть его не в чувстве власти над людьми и не в этой беспрестанной жадности — жадности, которую мы утолить не можем.

Катя. Давайте, Сергей Илларионович.

Сионий — красивое имя.

Людмила и Дымшиц в его номере. На столе остатки ужина, бутылки. Видна часть соседней комнаты. Бишонков, Филипп и Евстигнеич играют там в карты. Евстигнеича с отрубленными ногами поставили на стул.

Людмила. Феликс Юсупов был бог по красоте, теннисист, чемпион России. Его красоте недоставало мужественности, в нем была кукольность… С Владимиром Баглеем мы встретились у Феликса. Император так до конца и не понял рыцарскую натуру этого человека. Его называли у нас «тевтонский рыцарь»… Фредерикс был дружен с князем Сергеем… Вы знаете князя Сергея, который играет на виолончели?.. На вечере был еще номер hors programme [51], архиепископ Амвросий. Старик ухаживал за мною, — можете себе представить! — подливал крюшону и делал такую постную, лукавую мину. Вначале я не произвела на Владимира впечатления, он признался мне в этом: «Вы были курносая, si démesurement russe [52], с пылающим румянцем…» На рассвете мы поехали в Царское, оставили машину в парке и взяли лошадь. Он сам правил. «Людмила Николаевна, нужно ли вам сказать, что я весь вечер не сводил с вас глаз?..» — «Это учтено Ниной Бутурлиной, mon рrincе». Я знала, что у них роман, вернее — флирт. «Бутурлина — с’est le passé, Людмила Николаевна.» — «Оn revient toujours, ses premiers ámours, mon prince» [53], Владимир не носил великокняжеского титула, он был от морганатического брака, их семья не встречалась с императрицей… Владимир называл эту женщину гением зла. И потом — он был поэт, мальчик, ничего не понимал в политике… Мы приехали в Царское. Рассвет. Над прудом где-то, совсем понизу, запел соловей… Мой спутник повторяет: «Маdemoiselle Boutourline c’est le passé» [54]. — «Моn рrinсе, прошлое возвращается иногда, и возвращения эти ужасны…»