Исаак Бабель - Том 3. Рассказы, сценарии, публицистика

В то же лето к бухгалтеру уездной земской управы приехал из Верхоянской ссылки сын Алеша. Отдыхая от тюрьмы, поглощая родительские настойки и вареники с вишнями, Алеша раскопал, что род Селивановых происходит от полковника Запорожской сечи Селивана. В бумагах […] он разыскал даже литографированный портрет своего предка в жупане с булавой, верхом на карточном коне. На портрете была выцветшая надпись на латыни — Алеша утверждал, что узнает руку украинского канцлера при Мазепе. Романтические эти изыскания сочетались в Алеше с принадлежностью к партии социалистов-революционеров. Перед глазами его всегда стояли образы Желябова, Кибальчича, Каляева. В двадцать один год жизнь Алеши была полна. Юношескую ее страсть возмутил Эрлих, носатый студент университета со странным наименованием. Они сдружились, и Алеша сделался большевиком. О книгах и «Коммунистическом манифесте» позаботился Эрлих. После переворота Алеша собрал своих местечковых друзей — девятнадцатилетнего еврея, механика из кино «Чары», другого еврея — кузнеца, неприкаянных нескольких унтер-офицеров и несколько ребят, вольницу из соседнего села. Он посадил их на коней и назвал отрядом, а самый отряд — повстанческим полком красных украинских казаков. Унтер-офицера сделали начальником штаба, Бориса — комиссаром. Так как в Алешкином полку дрались за правое дело и бойцы в нем жили дружно и гордо и врали невесть что — то к отряду что ни день прибывали силы, и он, [отряд], испытал судьбу ручейков, из которых сложилась Красная Армия. Из полка стала бригада, из бригады дивизия; дрались с бандами, с Петлюрой, с добровольцами, с поляками. При полках были уже политотделы, корп[усные] части, трибуналы и [чрезвычайные?] комиссии.

Во врангелевскую кампанию Алешка вступил командиром корпуса. Ему было в это время 24 года. Иностранные газеты писали о Буденном и об Алексее, что они изобрели новую тактику и стратегию кавалерийской войны. Иностранные академии стали изучать молниеносные рейды Алексея Селиванова, слушатели академии решали тактические задачи, изучая операции корпуса украинских казаков. Вместе с ними изучали собственные свои операции Селиванов и бессменный его комиссар, посланные в академию.

В Москве они образовали с бывшим киномехаником и с бывшим унтер-офицером коммуну. Как и в корпусе, честь и чувство товарищества — высоко, с мучительной страстью — держал Борис Эрлих… Оттого ли, что раса его так долго лишена была лучшего из человеческих свойств — дружбы в поле битвы, в бою, — Борис испытывал потребность, голод к дружбе и товариществу. [И чувство это было] так болезненно, что в этом отношении его к дружбе можно было заметить болезненную горячность. И в этой горячности и рыцарственности и самопожертвовании было то [облагораживающее], что делало всегда конуру Бориса клубом «красных комиссаров».

Клуб этот пышно расцвел, когда к столу вместо колбасы МСПО и водки стала подаваться фаршированная рыба — в форме которой вся история проперченного этого народа. Вместо жестяного чайника появился самовар, привезенный из Кременца, и чай разливала старушечья успокоительная рука. Много лет Алексей Селиванов и его бригадные командиры не видели старушки за самоваром. Эта перемена была им приятна. Как-никак — а лучше говорится о победе социализма, когда запиваешь эту надежду чаем…

Старой Эстер нашлось место в столице СССР. Старуха была кротка и боязлива и тиха как мышь, а в фаршированной рыбе чувствовалась истинная с большим перцем страсть.

Поначалу из-за этой рыбы на [Остоженке] сгустились тучи. [Дело в том, что] жилица-профессорша [соседка] сказала в кухне, что, благодарение богу, квартира совершенно провонялась. И действительно — с переездом Эрлихов душок чесноку, жареного луку [ощущался] уже в передней…

<���На этом рукопись обрывается.>

Работа над рассказом *

Впервые: Смена, 1934, № 6, подзаголовок: Из беседы с начинающими писателями.

Возьмите Горького… Кто помнит его рассказ «Едут»? — Речь идет о рассказе из цикла «По Руси» (1913). Этот четырехстраничный текст по объему, теме, изобразительной динамике близок бабелевской поэтике.

Эренбург Илья Григорьевич (1891–1967) — советский писатель, позднее — автор воспоминаний о Бабеле и предисловий к его сборникам.

…в кацавейке Баранцевича, Рышкова или Потапенко . — Баранцевич Казимир Станиславович (1851–1927), Рышков В. А. (1862–1924), Потапенко Игнатий Николаевич (1856–1929) — писатели-бытовики, натуралистически изображавшие русскую жизнь рубежа веков — отсюда и метафорическая «кацавейка».

Речь на Первом всесоюзном съезде советских писателей *

Впервые: Литературная газета, 1934, 24 августа, заглавие: Содействовать победе большевистского вкуса.

Полный текст с авторской правкой: Правда, 1934, № 234, 25 августа, заглавие: Пошлость — вот враг! Речь т. Бабеля.

Печатается по: Первый всесоюзный съезд советский писателей. 1934. Стенографический отчет. М., 1934. С. 278–280.

Бабель произносил речь на одиннадцатом, вечернем, заседании 23 августа 1934 г., на нем выступали также Ф. Панферов, Б. Ясенский, В. Вишневский, Ю. Либединский, Андрэ Мальро и др.

…статьи Горького о языке … — в статьях 1930-х гг. Горький выступал за чистоту литературной речи, боролся с неумеренным употреблением диалектов и жаргона.

И ведь дошло уже до того, что объекты любви начинают протестовать, вот как Горький вчера . — Имеется в виду реплика Горького на девятом, вечернем, заседании 22 августа 1934 г.: «Мне кажется, что здесь чрезмерно произносится имя Горького с добавлением измерительных эпитетов: великий, высокий, длинный и т. д. <���…> Говоря фигурально, все мы здесь, невзирая на резкие различия возрастов, — дети одной и той же очень молодой матери — всесоюзной советской литературы» (Первый всесоюзный съезд советский писателей. 1934. Стенографический отчет. С. 225).

…посмотрите, как Сталин кует свою речь, как кованны его немногочисленные слова, какой полны мускулатуры . — Бабелевское сравнение неожиданно перекликается с одним из вариантов несколькими месяцами ранее (ноябрь 1933) написанного стихотворения О. Мандельштама «Мы живем, под собою не чуя страны…», посвященного тому же «кремлевскому горцу»: «Как подкову, кует за указом указ — Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз…»

Если сказать словами Зощенко, это получается форменная труба . — Зощенко Михаил Михайлович (1895–1958) — советский писатель, с которым не раз сравнивали Бабеля; выражение «форменная труба» встречается в рассказах «Отхожий промысел» (1924) и «Муж» (1925).

Вслед за Горьким мне хочется сказать, что на нашем знамени должны быть написаны слова Соболева, что все нам дано партией и правительством и отнято только одно право — плохо писать . — Соболев Леонид Сергеевич (1898–1971) — советский писатель; на восьмом, утреннем, заседании съезда 22 августа 1934 г. начал свою речь со слов: «Партия и правительство дали советскому писателю решительно все. Они отняли у него только одно — право писать плохо» (Первый всесоюзный съезд советских писателей. 1934. Стенографический отчет. С. 203–204). Эти слова вспоминал Горький в упомянутой выше реплике.