Мария Прилежаева - Пушкинский вальс

Он морщил лоб и оскорбленно поджимал губы: на его длинном, худосочном лице была разлита унылость. Насте не хотелось его утешать, и они шагали молча.

Однако недолго. Обида в нем прорвалась. Он ненавидел Корзинкину! Она выставила его вчера перед Настей в унизительном свете. Его мучила мысль, что Настя, может быть, снисходительно жалеет его или посмеивается над ним вместе с Корзинкиной оттого, что его заметки будто бракуют. А если так, если и так! «Им» нужны стандарт и шаблон, ему ненавистны стандарт и шаблон. И есть одна… есть человек… есть люди, которые в него верят! Конечно, не здесь, на нашем заводе. Здесь «корзинкины». Окончила десятилетку, захлопнула книжки, села за конвейер — и сыта и довольна. Придаток к конвейеру — вот что такое Корзинкина.

— Ты городишь чепуху! — крикнула Настя, топнув ногой.

Она остановилась и с гневом разглядывала его тщедушную фигурку и бледное лицо. Весь ореол слетел с него в глазах Насти! Брюзга, хотя целая энциклопедия в голове. Злая брюзга! Она не желала слушать его клевету на Галину. Она выскажет ему напрямик все, что думает о нем и Галине. Пусть он узнает, какая на самом деле Галина, как хорошо он ее угадал. «Захлопнула книжки»?! А она плачет, мечтает над книжкой и бесстрашно винится, когда виновата, берет на себя всю вину…

— Что за книжка? — с шевельнувшимся в глазах любопытством спросил Абакашин.

Он до крайности удивил Настю. Он не понял ничего. Не понял, что у Галины горячее сердце.

— «Гранатовый браслет»? Вот так новинка! — усмехнулся он свысока.

— Но ты, ты, ты со своими новинками, ты не чувствуешь и не видишь людей!

— У меня свои требования к людям.

— У тебя требование, чтобы тобой восхищались.

— Я не позволю какой-то Корзинкиной себя унижать… какой-то ничтожной Корзинкиной… Погодите, я вам докажу!

— Ах, что ты докажешь! «Инте-лю-лю»!

Она не могла больнее уязвить его самолюбие. От него отмахиваются как от мухи! Его не ставят ни во что! Его считают нулем. «Инте-лю-лю»! Какое словечко пустили! Его оскорбляют. Она, Корзинкина! Все от нее. Настя под каблуком у Корзинкиной.

— Передовики! Оптимисты! — с убийственной иронией протянул Вячеслав. — Без пяти минут отличник производства?! Вот она, правда жизни, ха-ха! На собраниях агитационные речи, а за конвейером…

— Ты не понимаешь…

— Все понимаю! И не буду молчать.

Он был так разозлен, что не мог скрыть и не желал идти дальше с Настей. Ему срочно надо в многотиражку. Он задаст там грандиозный бой. Он добьется…

Вячеслав, не простившись, пошагал обратно па завод.

«Добивайся, пожалуйста. Уж не на дуэль ли вызовешь нас с Галиной?!» — насмешливо подумала Настя.

Вдруг она увидела через дорогу, на том тротуаре, Анну Небылову.

Небылова шла очень быстро, опустив в задумчивости голову. У нее был невеселый и озабоченный вид, она не заметила Настю.

Настя стремглав побежала домой. Она не хотела оглядываться на Небылову, и оглянулась у самого дома, и снова увидела ее невдалеке. Какое-то дурное предчувствие поднялось в Насте, она вбежала во двор, и у подъезда опять оглянулась, и опять увидела ее уже во дворе.

Было без пяти три. Понятно, почему мама велела прийти ровно в три. Небылова направлялась к ним в дом. Зачем, зачем? Настя боялась ее. Она не боялась людей. Она боялась этой властной, красивой и праздничной женщины с ярким ртом и плоскими прядями медных волос вдоль округлого овала лица, на котором тонко розовеет румянец.

Разрушила и все разрушает, разрушает Настину жизнь!

Настя трясущимися руками отпирала замок. Мама открыла дверь. Мама встречала Настю в прихожей, — должно быть, стояла у двери и слушала, не идет ли кто по лестнице.

— Она! — испуганным шепотом сказала Настя.

— Спасибо, пришла! Я не хотела быть с ней одна. Спасибо, что ты пришла. Ничего, ничего! — говорила мама, гладя ее руку холодными пальцами, не удивляясь тому, что Настя все знает, жалея, ободряя ее, как будто не ей это предстояло, а Насте. Уже раздавался звонок.

— Иди ко мне, — отослала Настю мать.

Настя ушла и встала у окна, сердчишко дрожало в ней от боли и жалости к матери.

— Мы не одни? — разочарованно вырвалось у Небыловой при виде Насти. — Я думала…

— Садитесь, пожалуйста, — ответила мать. — Нет, не сюда.

Она указала не на кресло возле отцовского стола, где лежала нетронутая его папка с бумагами. Посредине комнаты стоял стул. Мама указала на стул.

— Сю-да? — запнулась Небылова.

Она чувствовала себя неловко и глупо, сидя на специально поставленном для нее посреди комнаты стуле. Оправила платье, не зная, куда девать сумочку, и повесила через плечо. Вся на виду! И на дистанции.

«О, ты не простушка!» — говорил ее посветлевший до прозрачности взгляд. У нее раздувались и мелко вздрагивали ноздри. Она силилась казаться спокойной.

— Я вас просила… Я рада увидеться с Настей. Но такой разговор… Я не хотела бы об этом… при Насте, — сбивчиво проговорила она.

— Как вам угодно, — ответила мама.

«Умная мама! Вот кто сильный и смелый, моя слабенькая, негромкая мамочка, а не эта пышная, белая и розовая женщина, которая наступает на тебя точно танк».

Настя с ревнивой тревогой наблюдала за мамой. Мама не курила. Хорошо, что она не курила. Ей не идет курить. Она присела на кончик тахты и ждала. Она выглядела хрупкой в черном закрытом платье, неуловимое изящество было в ее позе.

— Вы хотите непременно, чтобы это было при Насте? — спросила Небылова, стараясь и не умея скрыть волнения. Два красных пятна рдели у нее на щеках.

Мама молчала. Небылова с вызовом вскинула голову.

— Ваше дело. Я должна сказать. Это касается не только меня… всех нас и Аркадия Павловича, будущего… Знайте…

Она хотела сказать: «Знайте, у меня будет ребенок». Она хотела ребенка! Она хотела полного женского счастья! Настоящего счастья. Почему у других дом, муж, семья?

— Знайте, — повторила Анна осипшим голосом.

Настя увидела: по лицу мамы сильней разлилась бледность, как будто что-то она поняла между слов. Даже губы у нее побледнели.

— Что надо мне знать? — не сразу ответила мама.

— Вам надо знать и понять наконец: это всерьез, навсегда! Мой муж… Аркадий Павлович…

Настя быстро отошла от окна, приблизилась к матери и села возле.

— Настя здесь мне в укор! — нервно засмеялась Небылова.

— Не стоит от нее ничего скрывать, — сказала мама, проводя по щеке Насти холодными пальцами.

Настя схватила мамину руку и поцеловала молча. Она неистово любила мать, преклонялась, жалела, в груди ее стояло рыдание.

— Это всерьез, — повторила Небылова. Что-то жестокое проступило в ее затвердевшем лице, и в то же время неспокойство и настороженность были в нем. — Аркадий Павлович с вами видается. Мне известно. Недавно был у вас в библиотеке. Он не скрывает, мне все известно. Но все решено…