Валентин Катаев - Повелитель железа (сборник)

Заметив, что я смотрю на нее, она улыбнулась:

— Я знаю, о чем вы думаете.

— Любопытно?

— Да. Вы… ведь любите Джеральда, не правда ли? — Она немного помедлила. — Ну вот, вы и думаете о том, хорошо ли будет по отношению к Джеральду, если вы проведете меня к нему, в то время когда он… быть может, пьян…

— Если бы я мог думать, что только «быть может», ответил я. — Понимаете?

— Бедный Джеральд! — прошептала она. — Какой позор!

— Боюсь, что тут ничего нельзя поделать.

— О, я знаю.

Она как будто сердцем постигала это. Я не мог понять, почему они не виделись десять лет. Нельзя было допустить, чтобы она не любила Джеральда ребячливого, неистового Джеральда. Наверное, следовало винить его, и я спрашивал себя, есть ли вообще в жизни Джеральда что-либо, за что его нельзя было бы винить. Бедный Джеральд!

— Видите ли, — продолжала она своим слегка хриплым голосом, — я приехала сегодня, следуя внезапному порыву…

Ее голос замер. Мы помолчали, и она вознаградила меня за терпение очаровательной улыбкой.

— Мне вдруг захотелось сегодня ночью увидеть его. Пожалуйста, — она так серьезно умоляла меня. — Позвольте мне! Я хочу только взглянуть на него!.. Но если вы думаете…

— Ах нет, — ответил я. — Пойдемте…

Она рассмеялась несколько нервно, отрывисто. Комната Джеральда была этажом выше и, по обыкновению, дверь стояла раскрытой настежь. Она сделала несколько шагов вперед и вошла в комнату, устремив в потолок глаза, неподвижные, как лампы. Да, у нее действительно были разумные глаза. Она не глядела на Джеральда.

— Что это такое? — неопределенно спросила она.

— Виски, — сказал я. Это было так очевидно.

— Но помимо того? Виски само собой, но…

— «Мокрые ботинки».

— Слишком уж буквально! О конечно!

Было нетрудно видеть, что она говорит, желая обмануть свои глаза Теперь, когда она была здесь, ей больше не хотелось видеть Джеральда. Она старалась отсрочить момент, когда ее глазам придется остановиться на Джеральде. Все же она продолжала осматривать мрачную комнату, стараясь смотреть на все, кроме Джеральда.

— Сколько книг!.. — сказала она.

Я сделал движение к двери, но она еле заметно вздрогнула, и это удержало меня. Ее движения были едва уловимы. Удивительно спокойная леди. Она не старалась использовать свое женское преимущество. Женщины часто делают это бессознательно. Она бессознательно не делала этого. Она противостояла мужчине как равная. В этой женщине было много благородства.

— О! — сказала она. — О, о!

— Можно смело уйти отсюда, — пробормотал я.

Я привык к Джеральду, но в этот миг ее тихое восклицание пробудило во мне желание убить его. В течение шестнадцати месяцев ни единая душа не приходила сюда навестить его, и вот теперь, перед своей сестрой, которая к тому же была его близнецом, он предстал в таком отвратительном обличье. Но она настаивала на том, чтобы увидеть его. Что я мог сделать? Я обещал себе на завтра прочитать Джеральду хорошую нотацию. На завтра он должен был принять более или менее человеческий образ, так как обладал феноменальной восстановительной способностью, столь характерной для тощих пьяниц.

— Болезненный период у него продолжается три дня, — объяснил я. — В первый день он меланхоличен, на второй — беззаботен, на третий — лишается языка.

Я не мог видеть ее лица, она стояла ко мне спиной.

Я видел лишь кожаный жакет, славную зеленую шляпу и задумчивую позу. Но я слышал, как она прошептала имя бесчувственного предмета, распростертого частью на стуле с высокой спинкой и частью поперек заваленного бумагами стола. В ее шепоте мне послышалась улыбка, и я подумал, что эти двое близнецов когда-то в детстве, вероятно, были большими друзьями.

— Джеральд! — прошептала она. — Джеральд! Джеральд!

— Убирайтесь вы к черту! — пробормотал он, не открывая глаз и не просыпаясь, и при этом, порывисто склонив голову набок, опрокинул чашку, наполовину наполненную виски.

— Он думает, что это я, — объяснил я и вдруг заметил, что она задумчиво смотрит на меня через плечо. Как сейчас вижу этот взгляд, внезапно устремившийся на меня поверх кожаного плеча; она думала о чем то, — о чем, не знаю, — держа правую руку на рукаве брата. На третьем пальце ее правой руки искрился чудесный изумруд, сиявший на темном фоне одежды Джеральда Марча.

— Нам только двадцать девять лет, — с важностью сказала она. — Джеральду и мне.

— А., а, вот как! — сказал я. — Что еще можно было сказать?

— Да, нехорошо, — пробормотала она. — Странно, большое сходство.

Интересно было бы знать, к кому она обращалась. Во всяком случае, не ко мне.

— Он славный парень, — сказал я.

Она погрузилась в такое неподвижное молчание, что мне стало неуютно. О чем она думала? Она пристально смотрела на распростертое тело, которое было ее братом, и изумруд продолжал ярко блестеть на фоне его рукава.

Ах, эти погруженные в себя, пламенные синие глаза!

В них светилось море и слышался шепот безграничного простора; волшебство моря было в ее глазах, обвеянных солью и ветром.

— Никаких друзей? — неясно спросила она. — Никаких женщин? Никого?

Я сообщил ей, что Джеральд был самым одиноким человеком из всех, кого я знал. Я полагал, что у него есть небольшая рента, так как он ухитрялся каким-то образом жить. Он был застенчив, бессмысленно застенчив, мучительно застенчив.

Она задумчиво кивнула головой, и я продолжал объяснять, что застенчивость Джеральд — серьезная, мучительная болезнь; застенчивость, не имеющая очарования для посторонних, так как он никогда не обнаруживал ее.

Благодаря своей застенчивости он не мог ужиться с людьми и в конце концов стал к этому равнодушен, стал равнодушен ко всему, кроме спиртных напитков.

— Пожалуйста.

Я сообразил, что держу в руках пустой портсигар и что она предлагает мне свой. Это была продолговатая вещица из нефрита, и к ней была прикреплена на двойной золотой цепочке восьмиугольная черная ониксовая коробочка, которая могла быть, а могла и не быть пудреницей.

В одном углу восьмиугольного оникса были инициалы из крошечных бриллиантиков: А. С.

— Айрис, — сказала она. — Айрис Стром. — Она улыбнулась по-детски принужденно и продолжала: — Вы были так милы, что я забыла, что мы с вами незнакомы.

Я назвал себя с тем чувством неловкости, которое всегда испытываешь, когда представляешься; затем мы некоторое время молча курили. Вдруг со стороны взлохмаченной темной головы на столе раздалась сумбурная, нечленораздельная речь. Она напряженно прислушивалась.

Джеральд вздрогнул, но лицо его оставалось скрытым между руками.

— Ему снится что-то, — сказал я.

Она посмотрела на меня, и мне показалось, что в глазах у нее стояли слезы, но так как они не скатились, то я в этом не уверен.