Л. Пантелеев - Том 1. Ленька Пантелеев

— Мама жива, а папа…

Волков помрачнел. Тонкие брови его сдвинулись к переносице.

— Не знаю, — сказал он, оглянувшись. — Может быть, и жив еще… Во всяком случае, мама панихид по нем еще не служит.

Левушка принесла на подносе пиво, пирожные, дымящееся какао.

Волков с фасоном опрокинул над стопкой бутылку, отхлебнул пену.

— Угощайся, пожалуйста, — сказал он, покосившись на стакан с какао.

Ленька глотнул горячего сладкого напитка и опьянел, почувствовал, как по всему его телу разлилась приятная истомная теплота.

— Пирожное бери, — сказал Волков.

— Спасибо, — сказал Ленька, нацеливаясь на кремовую трубочку. — И ты тоже бери.

— Ладно. Успеется. Я сначала бутерброд съем.

— Не ладно, а хорошо, — поправил Ленька.

Оба засмеялись.

— Ты учишься? — спросил Ленька.

— Да как тебе сказать? В прошлом году учился. А в этом… скорее, что нет.

— Что значит: скорее?

— Дела, милый мой, не всегда позволяют посещать уроки.

Ленька не стал спрашивать, какие дела мешают Волкову посещать уроки. Это он и без расспросов хорошо понимал. Он пил какао, с постыдной жадностью ел сладкую, тающую во рту кремовую трубочку и смотрел на Волкова, который, морщась, потягивал темное мартовское пиво и лениво отковыривал от бутерброда кусочки сыра.

«Счастливый, — говорил в Леньке какой-то темный, глухой, завистливый голос. И другой — насмешливый, презрительный и даже немного горделивый голос тотчас откликался: — Вор… жулик… мразь… конченый человек!» Он ругал и Волкова и себя за то, что согласился зайти в кафе. Но уйти, не допив какао и не доев пирожного, он не мог. А кроме того, он был и благодарен Волкову: ведь тот спас его от беды, выручил его.

А Волков от пива уже слегка охмелел. Не доев бутерброда, он потянулся к пирожному.

— Эх, кутить, так кутить, — сказал он. — Возьму-ка и я, пожалуй, какао.

Он постучал ножом по тарелке.

— Мадемуазель!

— Что прикажете, мосье? — с насмешливой важностью проговорила официантка, подходя к столику.

— Дайте нам еще какао… Два!

— Я больше не буду, — сказал Ленька.

— Будешь!.. Два! — повторил Волков, показывая официантке два грязных пальца.

Барышня отошла от столика и тотчас вернулась.

— Может быть, молодые люди, рассчитаетесь?

— Ага! — расхохотался Волков. — Не верите? Думаете, жулики?

Он выхватил из кармана бумажник. Ленька увидел в руках у товарища миллионы и почему-то испугался. Он не пил пива, но почувствовал, что голова у него закружилась.

Официантка взяла деньги и ушла.

— Я пойду, — сказал Ленька, поднимаясь.

— Куда?

— Мне надо. Поздно уже. Меня мама ждет.

— Мама? Жива? — удивился Волков.

— Да. Жива.

— Не пущу! — сказал Волков, схватив Леньку за подол рубашки.

Ленька оттолкнул его руку.

— Мне надо идти, — спокойно сказал он.

На лице Волкова мелькнула трусливая улыбка.

— Леша, присядь на минутку.

Ленька сел на краешек стула.

— Леша, — сказал Волков. — Ты не огорчайся. Я знаю, — ты огорчен. Плюнь на свои бутылки…

Он покосился в сторону буфета и шепотом сказал:

— Я тебе дело найду.

И, значительно посмотрев на Леньку, он ударил кулаком по столу:

— Клянусь!

— Хорошо, — покорно ответил Ленька.

— Леша! — Волков обнял его за плечи. — Я тебя люблю… Ведь я тебя всегда любил. Дай я тебя поцелую…

Ленька не успел отстраниться, как Волков привстал, покачнулся и чмокнул его в щеку.

— И вообще… — Голос у Волкова задрожал. — Вообще… не забывай, что мы с тобой — осколки прошлого.

— Не знаю, — усмехнулся Ленька. — Я себя осколком не считаю.

— Да! Мы с тобой двое остались. Двое! Понимаешь? — Волков для наглядности опять показал два немытых пальца. — Где все? А? Никого нет… всех размело… Чижика помнишь?

— Помню, — сказал Ленька, отодвигая стул и поднимаясь. — Прощай.

Волков схватил его за рукав.

— Нет, Леша… Стой!

«Вот черт полосатый, — подумал Ленька. — Выпил на копейку, а бузит на миллион».

— Ну, что? — сказал он сердито.

— Во-первых, почему — прощай? Не прощай, а до свиданья. Правда? Ведь мы с тобой встретимся еще? А?

— Ну, до свиданья, — сказал Ленька.

— Придешь ко мне?

— Приду.

— Адрес помнишь?

— А вы что — разве еще на старой квартире живете?

— Да, на Екатерингофском, угол Крюкова… Имеем одну роскошную полутемную комнату в четыре квадратных сажени…

Волков привстал и протянул Леньке руку. Хмель как будто оставил его или он перестал притворяться.

— Заходи, Леша, правда, — сказал он, заглядывая Леньке в глаза. — Мама очень рада будет. И я тоже. Честное слово!..

— Ладно, — сказал Ленька, напяливая кепку и направляясь к дверям.

— Так я тебя жду, Леша! Не забудь!..

— Ладно, жди, — сказал Ленька, не оглядываясь.

«Черт… аристократ… гадина», — думал он, выходя на улицу. Он был уверен и давал себе клятву, что никогда больше не встретится с этим человеком.

…На улице уже темнело. Накрапывал дождь. На Международном реденькой цепочкой зажигались неяркие фонари. Расхлябанный трамвай, сбегая с Обуховского моста, высекал под своей дугой фиолетовую искру.

И тут, очутившись под дождем на улице, Ленька вдруг вспомнил все, что случилось с ним в этот день, и на душе его стало муторно. Он почувствовал себя маленьким, ему захотелось поскорей к маме. Как хорошо, что она существует на свете! Забиться ей под крылышко, положить голову ей на грудь, ни о чем не думать, ни о чем не заботиться…

Впереди по тротуару шли две девушки, лет по шестнадцати, плохо одетые. Девушки о чем-то оживленно спорили. Обгоняя их, Ленька услышал, как одна из них запальчиво сказала другой:

— Ошибаешься, милочка, Энгельс вовсе не с таких вульгарных позиций критиковал моногамию.

Леньке почему-то стало завидно и грустно. Незнакомое слово «моногамия» показалось ему каким-то необыкновенно возвышенным, волнующим, далеким от всего того, чем он жил последнее время. Ему вдруг захотелось учиться, читать, узнавать новое. Захотелось просто делать то, что делают все ребята его возраста: сидеть в классе, выходить к доске, учить уроки, получать отметки…

«Пойду в школу, — решил он. — Не вышло с работой — плевать. Значит, не судьба. Поработать еще успею. Мне ведь еще нет четырнадцати лет…»

Эта мысль немножко подбодрила его. Он зашагал веселее. Но когда, поднимаясь по черной лестнице, он увидел в мусорном ящике разбитую молочную бутылку, он опять вспомнил все, что случилось с ним сегодня на Горсткиной улице.

«Может быть, Краузе уже разыскал меня и сидит у мамы? — подумал он. — Нет, не может быть… Ведь он даже не записал моего адреса…»

Но все-таки он чувствовал себя очень неважно, когда, дернув шишечку звонка, услышал, как задребезжал на кухне колокольчик.