Л. Пантелеев - Том 2. Республика Шкид

Большинство рядовых граждан Улиганштадта признало новую власть.

Памятник Бузе был снят.

Затем кипчакская армия оставила город. Улигании было предоставлено право самоопределения.

Уроков, конечно, в этот день не было. Халдеи, напуганные рассказом Алникпопа, боялись заглянуть в четвертое отделение.

За вечерним чаем Викниксор, мило улыбаясь, заявил:

— Ребята, как мне стало известно, вы играете в гражданскую войну. Я знаю, что это интересная игра, на ней вы учитесь общественной жизни, ото пойдет впрок, когда вы окажетесь за стенами школы. Но все же, в конце концов, увлекаться этим нельзя. Надо учиться. У вас, как я знаю, произошла социальная революция. Поздравляю и предлагаю вам объединиться вместе с «халдеями» в один союз, в Союз Советских Республик. Согласны? Кроме того, в честь такого события объявляю амнистию всем пятиразрядникам.

Громкое «ура» встретило слова Викниксора.

На этом кончилась великая шкидская буза.

Шкида снова перешла с военного положения на мирное. Снова в классах Алникпоп читал русскую историю, Эланлюм — немецкий язык и два раза в неделю Костец, постукивая палочкой, кричал:

— На гимнастику — живо!

Асси в классе. — Скука. — Карамзин и очко. — Эврика! — Идея Джапаридзе. — Лотерея-аллегри. — В отпуск. — Шкида моется. — «Оне Механизмус». — Тираж. — Печальный конец. — Казначей-растратчик. — Игорная горячка. — Довольно!

Капли осеннего дождя бьют по стеклу окон — туб-туб-туб-туб.

Три часа дня, а в классе полуваттные лампочки борются с сумерками.

Лекция русского языка. Читает Асси.

Асси — халдей; голова въехала в плечи, он в ватном промасленном пальто. Карманы пальто взбухли… По слухам, в карманах кусочки хлеба, которые Асси собирает на ужин. Голос Асси звучит глухо, неслышно:

— Карамзин… Сентиментализм… Романтизм…

Улигане сидят по партам, но никто не слушает Асси. Японец фальшиво поет:

Кальмот, взгромоздившись с нотами на парту, бубнит:

— Кальмот виндивот виндивампампот, захотел виндивел виндивампампел, хлебца виндивебца виндивампампебца.

В углу Барин и Пантелеев.

— Бей!

— Семь… Дама… Казна!

— Девки!

— Мечи!

Дуются в очко. Никто не слушает Асси.

Скука…

Голос Асси, как из могилы:

— «Бедная Лиза»… Вкусы господствующего класса… Эпоха…

Голос Асси, заикающийся и глухой.

Скука!..

Купец сгреб в охапку Жвачного адмирала.

— Замесить колобок?

Ладонь проезжает по треугольной голове Адмирала, ерошит и без того взъерошенные волосы…

Скучно!..

— «Бедная Лиза». Начало девятнадцатого века… «Пантеон словесности»… «Бедная Лиза»…

— Воробей виндивей виндивампампей, дурак виндивак виндивампампак…

— Бей!

— Картинка… Лафа!

— Ну?

— Очко!..

— Мечи!

— Замесить колобок?

Скука, тоска.

И вдруг голос Джапаридзе:

— Придумал! Ура!

Упала на пол пиковая десятка, ладонь Офенбаха застыла в центре адмиральского треугольника. И голос Асси становится громким и слышным:

— С тысяча семьсот семьдесят четвертого года Николай Михайлович Карамзин предпринял издание «Московского журнала», в коем помещал свои «Письма русского путешественника». С тысяча семьсот девяносто пятого года Николай Михайлович…

— Идея! — закричал опять Джапаридзе.

Тридцать глаз обернулись в его сторону.

— Что?

— Какая?

— А ну, не тяни! Говори!

Джапаридзе ставит вопрос ребром:

— Скучно?

Полтора десятка глоток:

— Скучно.

Обросший бородавками палец Джапаридзе поднимается вверх.

— Лотерея-аллегри.

И снова голос Асси уходит в могилу.

— С тысяча восемьсот третьего года-да… Государства Российского-го… Императорский историограф-раф…

Класс уподобился развороченному муравейнику.

Унылая песня Японца переходит на бешеный темп:

Класс взбесился. Скуки нет — какая скука, если в каждой голове клокочет мысль:

— Лотерея-аллегри!

Долой скуку! Не надо карт, колобков и фальшивого тенора Япошки!

— Даешь лотерею-аллегри!

В дверь класса просовывается рука с колокольчиком. Рука делает ровные движения вверх-вниз, вверх-вниз, колокольчик дребезжит некрасивым, но приятным для слуха звоном.

Асси захлопывает томик истории словесности Солодовникова, голова уходит еще глубже в плечи, руки тонут в разбухших карманах, и Асси — незаметно в общем шуме — выходит из класса.

И сразу же у парты Джапаридзе оказываются Янкель, Пантелеев и Японец.

— Даешь?

— Даешь!

Генеральный совет заседает:

— Ты, я, он и он… Компания. Идет?

— Идет.

— Лотерея-аллегри. Черти! И не додумался никто!

— Прекрасно.

— Лафузовски.

— Симпатично.

— А вещи?

— Какие? Ах, да… Наберем кто что может…

Янкель:

— Я в отпуск пойду, принесу прорву.

— И я, — говорит Пантелеев.

Японец, захваченный идеей, решается на подвиг, на жертву.

— Все. Бумаги сто двадцать листов, карандаши… Все для лотереи-аллегри.

Джапаридзе — автор идеи — кусает губы… Он в пятом разряде и в отпуск идти не может.

— Я дам, что смогу, — говорит он.

Завтра суббота — отпуск. Сегодня день самый скучный в неделе, но скуки нет — класс захвачен идеей, которая, быть может, на долгое время заполнит часы досуга Улигании. И Джапаридзе, гордо расхаживая по классу, поднимая вверх толстый, обросший бородавками палец, говорит:

— Я!

В году триста шестьдесят пять дней, пятьдесят две недели.

Каждый день каждой недели в Шкиде звонят звонки. Они звонят утром — будят республику, звонят к чаю, к урокам, ко сну… Но лучший звонок, самый приятный для уха шкидца, — это звонок в субботу, по окончании уроков. Кроме конца уроков, он объявляет отпуск.

Обычно кончились уроки — все остаются по классам, на местах; сейчас же Шкида напоминает сумасшедший дом, и притом — буйное отделение.

В классе четвертого отделения кутерьма.

— Мыть полы! — кричит Воробей, староста класса.

И эхом откликается:

— Мыть полы!

— Полы мыть! Кто?

В руках у Воробья алфавитный список класса.

— Один с начала, один с конца: Еонин, Черных, Пантелеев и Офенбах.

— Не согласен!

— Буза!

— Я мыл в прошлый раз!

— К че-орту!

Скульба, пререкания, раздоры…