Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

А ты что?

А ты и не заметила этого исчезновения! Я принес тебя к разоренному очагу нашей любимицы, ты удивилась, поискала Пальму глазами — и все. Память у тебя короткая, девичья.

11 МЕСЯЦЕВ

5.7.57.

Тетя Маша встретила меня широкой улыбкой:

— Поздравляю тебя, Алексей Иваныч!..

— С чем?

— Пошла.

— Кто? Куда пошла?

— Машенька наша пошла. Поставили ее в саду на стол — она пять шагов сделала.

Этих пяти шагов я не видел, но то, что Машкины попытки ходить самостоятельно с каждым днем становятся смелее, — это истина.

11.7.57.

У Машки уже три зуба. Четвертый лезет рядышком с третьим, как маленький боровичок возле большого гриба.

Очень смешно и даже страшно Машка скрежещет своими тремя с половиной зубами.

Разговорные ее успехи застряли. «Мама», «папа», «баба» бубнит невнятно, но на своем языке лепечет что-то помногу и с воодушевлением, особенно когда обращается к животным. В интонациях улавливается и «нельзя», и «это что такое!», и «уходи!».

Ходит помногу и с удовольствием, но пока все еще с поддержкой. Очень любит ходить с тетей Машей в булочную и на рынок.

18.7.57.

Все эти знойные июльские дни Машка проводит на берегу Разлива, и папа, на которого навалилась срочная работа, видит ее только вечером.

Сегодня мама уезжала в город, дочку нашу пасла тетя Ляля, а в роли подпаска выступала другая тетя — Нина Колышкина.

Перед Ниной мы демонстрировали гимнастику, и она была «буквально потрясена». Один номер у нас действительно совершенно цирковой. Я поднимаю Машу над головой, — держу ее рыбкой, одной рукой за ножки, а другую подложив ей под грудь. Машка берет руками складной металлический стул, поднимает его, и я кружу ее в воздухе вместе со стулом. Надо помнить, что «королеве воздуха» одиннадцать с половиной месяцев.

Очень забавно выглядит и другой номер — уже не акробатический. Я лежу в гамаке, а Машка стоит рядом, раскачивает гамак и напевает: «Бай-бай. Бай-бай».

22.7.57.

Приехала из Тбилиси бабушка Люба. Машка ее, разумеется, не узнала. Не дичилась, не плакала, не отталкивала, но поглядывала на нее первое время с холодной, вежливой, вполне благопристойной, но нисколько не задушевной улыбкой. За три месяца разлуки образ бабушки начисто стерся в ее памяти.

Наибольший переполох приезд Любови Ивановны вызвал у тети Маши. Девочка за это время успела к ней привязаться, и у старухи настоящая ревность. Впрочем, и бабушка Люба ревниво поглядывает на Машкину няню.

1.8.57.

Вчера пришло письмо от К. И. Чуковского, который пишет, что, получив Машин портрет, «более получаса разглядывал его» и нашел, что у девочки «очень индивидуальное лицо». «Одиннадцать месяцев, а уже видно „сквозь магический кристалл“, какой она будет и в школьные и в студенческие годы…»

А ведь и у меня есть — и уже давно — этот магический кристалл. Может быть, с трех, если не с двух месяцев Машка для меня человек, индивидуальность. Я чувствую, куда она может повернуть и куда, в какую сторону, по какому направлению ее следует подталкивать.

3.8.57.

Сегодня истекает последний день первого года Машкиной жизни. Трудный был год, каждый день его и каждый час стоили крови и нервов, а в целом, как и всегда это бывает, промелькнул этот год почти незаметно. Давно ли был он, этот пасмурный августовский день, когда я стоял в подворотне родильного дома имени Видемана и с трепетом читал на доске, среди прочих фамилий, фамилию некоей Пантелеевой-Еремеевой, пол женский, рост 50 сантиметров, вес 3050 граммов! Давно ли, казалось бы, мелькнул и другой, ясный, пронизанный солнцем осенний денек, когда я через ту же подворотню бережно вынес на улицу нечто, завернутое в синее шелковое одеяло, нечто крохотное, живое, шевелящееся, незнакомое и вместе с тем уже бесконечно близкое, вызывающее слезы на глазах! И вот это нечто уже с криком бегает по дорожкам нашего дачного сада!..

9.8.57.

Не по дням, а по часам растет Машка. С каждым днем увереннее и нахальнее бегает она по вышеупомянутым дорожкам.

Лепечет без устали. А отчетливо не произносит ни одного слова, кроме «мама». Да и это слово употребляет, пожалуй, лишь в самых крайних случаях, когда очень уж разобидят ее, оставят одну, например. Понимает же они если и не «всё», как уверяет бабушка, то во всяком случае очень много.

Иногда даже кажется: не может быть, случайно это!

«Машенька, смотри под ноги. Корень!», «Машенька, обойди это дерево», «Машенька, подними куклу и дай маме». Подумает и сделает. Бывает, конечно, что и ошибется. Подаст куклу не маме, а мне… Поправишь ее: «Маме, мамочке дай!» — и бежит к маме.

Это общее мнение, что выглядит она старше своих… впрочем, каких там «своих». Не своих, а своего. Годика!

…Ох, до чего же трудно воспитывать маленького человека! Если не быть равнодушной нянькой, у которой нет других принципов, кроме одного: «чем бы дитя ни тешилось», если любишь ребенка не сусальной, не конфетной, а настоящей любовью, если в годовалом видишь завязь, росток («бутончик», как сказала сегодня Элико) будущего человека, — нет более трудного и сложного искусства, чем ЭТО искусство. Что там романы и повести писать!.. Сколько у меня было рассказов и повестей, которых я не дописал, бросил. А тут — не бросишь. Этот «роман», умеешь не умеешь, ладится не ладится, а будешь писать и писать, пока сил хватает, пока сердце не остановится.

Это не пустые слова, что воспитание — дело творческое. Здесь сердце и голова должны постоянно согласованно работать. Вопросы, требующие умного и часто оперативного решения, заковыристые тактические задачи возникают буквально на каждом шагу. Попробуй реши, например, не подумав, такой вопрос. С одной стороны ребенок не должен все время находиться под контролем взрослых и вообще в обществе взрослых. А с другой — и оставлять одного ребенка на втором году жизни нельзя. В щелочку за ней, что ли, подглядывать?

Мы уже давно согласились, что Машку следует хотя бы на час-другой оставлять одну, в кроватке. Зимой так и делали. Но попробуй оставь ее одну в саду! Тут и «щелочка» не поможет. Бегает она с каждым днем быстрее, но зато и падает куда чаще, чем первые дни. Но и это не главная беда. Опасности подстерегают нашу лихую Машу на каждом шагу: то она села и перебирает ручонками грязный затоптанный песок, то листик пытается сорвать, то подойдет к березе и отщипывает ноготками волоконца коры, то побежит вдоль клумбы, выложенной кирпичами с острыми, как у противотанковой надолбы, гранями… Все это угрожает ей: того и гляди поцарапается, ударится, проглотит что-нибудь… Вот и приходится усаживать ее в кроватку. А в кровати она сидеть не хочет, — она все-таки не маймунчик, не обезьянка, а человек. Поднимается рев. И снова начинаешь думать: что делать? А иногда и думать не надо. Проще и легче всего этот вопрос решается, когда папе некогда, когда маме некогда, когда бабушка в бане, а тетя Маша ушла в очередь за керосином. Тут покинутая Машка почему-то даже кричать не пробует, будто слышала, знает и понимает пословицу о семи няньках, у которых дитя без глаза. Много раз замечал, что когда ее невольно, по необходимости, оставляют одну, она куда быстрее входит в роль самостоятельной особы.