Михаил Панин - Матюшенко обещал молчать

— А разве такое может быть?

— Все может быть, — уклончиво вздохнул Дымба.

— Но деньги вам за что-то платят второй месяц? Значит, вы кем-то оформлены, — сказал Матюшенко. — Иначе б вас не пустили на завод. Что у вас в пропуске записано? Вот у меня, видите, — заливщик.

Но тут его стали толкать со всех сторон — мол, неудобно. Дымба сказал:

— Кем оформлен, тем и оформлен, всем кушать надо, — и Матюшенко замолчал. «Ладно, — про себя подумал, — не хочешь говорить — сами узнаем, у нас свой отдел кадров».

Пообедали и принялись за домино. Играли в «морского» на высадку. Пригласили и Дымбу сыграть партию. И тут оказалось, что новый знакомый в этом деле большой мастер, уже через пять минут он стучал костяшками по столу громче всех, горячился и то и дело кричал напарнику, сделавшему неверный ход:

— Головой надо думать, головой! А не умеешь играть — не садись! Вот не люблю таких людей!

«Рыба», «дупель», «крыша» так и сыпалось из него. А когда он делал эту самую «рыбу» или «крышу», вскакивал и бил себя кулаком в грудь:

— Морфлот! Пять лет на эсминце «Стремительный»! А ну, пехота, лезь под стол!

До конца обеда его так и не удалось ни разу высадить. Матюшенко, когда подошла его очередь, играл против Дымбы с полной отдачей моральных и физических сил, он считался одним из лучших козлятников, но и у него ничего не получалось.

— А мы тебя, вот так! А мы вот так! — парировал Дымба. каждый его хитрый ход. — Что, крыть нечем? Это тебе не языком молоть! Сейчас ты у меня под стол полезешь.

— А вот и не полезу!

— Полезешь!

— Не полезу!

— Еще как полезешь! Бах! Трах! Бах! Трах!

Вокруг них собрался почти весь участок. Раньше такого не было: играли вяло, без азарта, проигравшие никогда не соглашались лезть под стол, а те, кто выигрывал, не очень их и заставляли. А тут — искры летят!

— Крыша! — внезапно объявил Дымба и стукнул себя кулаком в грудь. — Морфлот! Знай, с кем играешь!

— Как крыша?

— А вот так. Считай камни!

Матюшенко сосчитал: все верно. Вот черт... Оба соперника дышали, как боксеры, затратившие на поединок много сил. Затем Дымба вскочил со своего места и галантным жестом пригласил заливщика лезть под стол:

— Прошу, маэстро!

— Еще чего, — огрызнулся тот. — Спасибо, вышел из возраста.

— Как это? — закричал Дымба. — А зачем тогда было садиться? Нет, так дело не пойдет. Проиграл — лезь. Правила есть правила, на них жизнь держится. А если бы я проиграл, ты б меня заставил? Заставил. Значит, я тоже рисковал.

И было в его словах, в голосе, в выражении честного лица столько правды, что толпа недовольно загудела на своего признанного лидера:

— Правильно, это нечестно, раз проиграл, надо лезть.

— Так никогда ж не лазили!

— Значит, неправильно играли, — пояснил Дымба, а еще кто-то сказал, как говорят над свежей могилой — «бог дал, бог и взял»:

— Лезь, Иван, ничего не попишешь.

И Матюшенко полез. Медленно стал на четвереньки. С головы его упала кепка, и кто-то ее заботливо поднял. Когда он уже находился в беспомощном положении, пробираясь между ножками стола, Дымба подбежал и изо всех сил стал молотить по столу кулаками, выкрикивая дурным голосом:

— Козел вонючий! Козел вонючий! Бе-е! Бе-е!

И все тоже принялись стучать и кричать «бе-е» — словом, по всем правилам... Такой грохот поднялся, будто пролетел мимо товарняк. Когда Матюшенко, как собака, выскочил из-под стола, на него было смотреть жалко.

— Ничего, — пригрозил Дымбе, — ты мне тоже попадешься.

С тех пор пошло: Дымба стал приходить на участок с аккуратностью часового, занимающего свой пост. За десять минут до обеда он уже сидел за столом и мешал «кости». Если заливщики почему-то задерживались — не успевали до гудка разлить металл, — он махал им руками, показывая, что уже время, у него все давно готово, а они резину тянут. Тряс над головой коробкой от домино. Наконец заливщики освобождались и наперегонки спешили занять место за столом — занимали с боем. Ели теперь на ходу, чтобы на игру оставалось больше времени. Дымба снимал пиджак, ослаблял галстук.

— Начали?

— Начали!

И начиналось: трах-бах! трах-бах! Издалека послушать — забивали сваи. Со всех концов плавильного участка стягивались болельщики. Дымба, сверкая белоснежной сорочкой, возвышался над всеми, как министр, высоко поднимал ладонь с костяшкой, смотрел на нее — не прогадать бы — и со всего маху опускал на стол.

— Опытный игрок, — говорили в толпе зрителей, — дело знает. А кто это такой?

— Кто его знает. Какой-то начальник.

— Специалист!

— А что, хороший мужик, простой.

Это больше всего нравилось народу, что простой. А тут еще оказалось вдобавок — справедливый: когда он все же изредка проигрывал, то лез под стол без лишних слов, ни разу не сославшись ни на возраст, ни на чистую одежду, а лишь философически вздохнув при этом: «что ж, любишь кататься, люби и саночки возить». Аккуратно поддергивал брюки на коленях и лез.

Надо было видеть Матюшенку в этот момент. Выпучив глаза, он отчаянно отпихивал всех от Дымбы, крича:

— Отойдите, отойдите, я ему сейчас покажу, ох, я ему сейчас покажу! — вскакивал на стол и прыгал на нем, ударяя изо всех сил ногами, как снежный человек.

Однажды начальник цеха пожилой озабоченный мужчина, пробегая мимо по своим начальницким делам, увидел эту картину как раз в тот момент, когда Дымба под грохот Матюшенкиных ботинок «раком» вылезал из-под стола, и остановился.

— Николай Павлович! Вы ли это? Что вы там делаете?

Дымба выпрямился и опустил по швам руки.

— Да вот, понимаете, я тут с рабочим классом, хе-хе... А что, я вам зачем-нибудь нужен?

— Да нет вроде. — Начальник пожал плечами и побежал дальше.

А Дымба расстроился, отряхнул от пыли брюки, надел пиджак и до конца обеда просидел молча, словно утратил к игре всякий интерес. Ровно в гудок он решительно поднялся и сказал хмуро:

— Все, товарищи, обед кончился. Вы что, не слышите? Давай-давай, — и стал отбирать домино у игравших.

«Что это с ним, — удивились заливщики, — совсем другой человек стал».

Но уже через день-два Дымба опять был как Дымба: опять играл, опять горячился, — «головой надо думать, головой!» — скандалил из-за каждого, по его мнению, дурного хода: «Вот не люблю таких людей!» Но иногда среди игры вдруг спохватывался, вытягивал, как гусь, шею и опасливо косил по сторонам. Матюшенко заметил:

— Ты, Павлович, все равно как крадешь, боишься, что кто-нибудь увидит.

— В самом деле, что я такого делаю? — возмущался Дымба, призывая в свидетели игравших. — Ну, играю и играю, это ведь не запрещено? Не запрещено. Пошли они все к черту!

Народ, в общем, понимал ситуацию. Иногда кто-нибудь отходил от Дымбы. на безопасное расстояние и кричал не своим голосом: «Павлович, начальник идет!» Дымба швырял на стол «камни» и изо всех сил вид делал, что он просто так сидит, не играет. А когда утихал смех, искал глазами «мерзавца» и грозил ему кулаком: «Глаз выбью». Поворчит, поворчит и опять за дело. «Чей ход?» — спрашивает.