Михаил Шолохов - Слово о солдате (сборник)

Молоденькая комсомолка с милыми конопатинками открыла собрание:

— Товарищи, к нам приехал известный писатель, уроженец нашей деревни. Он приехал к нам…

— Пришел своими ногами, — дружно поправили ребята.

— Он еще мальчиком в царское время уехал из родной деревни учиться в Москву и с тех пор не был в родных местах, а теперь приехал… навестить родину…

— Пришел своими ногами… — опять упрямо зашумели ребятишки и девчата.

— Не хулиганить! — заревел председатель сельсовета.

— Слово нашему дорогому гостю, писателю Курмаярову.

Курмаяров оглядел всех потеплевшими глазами, собрал свою волю в кулак и обычным голосом сказал:

— Читали вы, товарищи, Тургенева «Бежин луг»?

Все удивленно молчали, переглядываясь.

— Помните ребят в ночном, они стерегли лошадей, а Тургенев подошел, — на охоте был — подошел и слушал их. Чудесные ребята! Но разве их сравнить с теперешними? Те про антихриста рассказывали друг другу, а наши влились в громадную борьбу народов.

Ребятишки с загоревшимися глазами закричали:

— Да мы на все поля вывезли, на салазках навоз, золу, птичий помет, фекалии, устраивали снегозадержание. Урожай во какой будет!

Пожилая женщина подала голос:

— Да как им, ребятам, не быть нынешними! Замучили… звери. У ме… ня сы… сы-нок…

Она зарыдала.

Курмаяров опустил голову. У всех одно большое горе, — горя реченька бездонная! Глухо сказал:

— Спешил сюда… Матушку, сестренку обнять… — и чуть слышно добавил: — Обеих нет…

Из зала донесся голос:

— Матушку вашу Марфу Петровну замучили, а Нюшу увезли ироды…

И вдруг все вскочили, все ринулись, валя скамейки, к президиуму. И голоса всех слились в один потрясающий голос страстной, исступленной веры в победу.

— Будем работать, аж вытянем жилы! Будем работать, пока силы есть. Почитай, мы тут одни женщины и ребята — мужики на войну ушли, — но мы все сделаем!..

…Курмаяров ехал на починенной машине и в темноте разглядел то, чего не видел, когда шел сюда: двенадцать новых домов, и среди них один неоконченный сруб на почерневшем родном пепелище.

Живой и общительный характер Решетникова быстро располагал к нему людей, и со стороны казалось, будто он всегда окружен друзьями. На самом деле все, с кем он до сих пор сходился — в училище, на крейсере и здесь, на катерах, — были ему только приятелями. Но ни перед кем из них не хотелось раскрыть то глубокое и значительное, что волновало самую душу и что приходилось поэтому обдумывать и переживать наедине с самим собой.

А то глубокое и значительное, что волновало Решетникова, очень трудно было выразить понятно.

Этого веселого, жизнерадостного, действительно молодого человека, как будто очень уверенного в себе, на самом деле беспокоило неясное, смутное чувство неудовлетворенности и непонимания чего-то самого главного в жизни. Чем дольше он жил (и чем быстрее, казалось ему, наступал конец его молодости), тем важнее было для него скорее увидеть в жизни главную, все подчиняющую цель, чтобы повернуть к ней, пока есть еще силы. Он все ждал какого-то переломного момента, когда обязательно случится что-то, отчего вдруг все станет ясно и в темном сумраке будущего вспыхнет эта единственно важная цель. Она должна была определить собой все его поведение в жизни, отчего ему станет, наконец, понятно, «куда жить» (как сформулировал он сам для себя этот вопрос).

Однако, как только он стал командиром катера, он начал чувствовать, что в жизни он, вероятно, должен был делать что-то совсем другое. Море, корабли, залпы и походы, бои и штормы, дружный, мужественный коллектив флотских людей — все это было близко ему и дорого, и он знал, что если это у него будет отнято, он станет самым несчастным и неприткнутым человеком. Но в то же время он подозревал, что, случись с ним это несчастье, жизнь его не опустеет. Для него это было бы тяжело, но выносимо. А вот для других, кого он наблюдал вокруг себя, — для того же боцмана Хазова, например, или командира дивизиона Владыкина, — это означало бы потерю смысла жизни.

Короче говоря, Решетникова мучила та самая болезнь, которой заболевает всякий способный к размышлению молодой человек, вступающий в жизнь: сомнение, верно ли он нашел свой путь, и неуверенность, что же такое для него то занятие, которому он себя посвящает, — только профессия или все же содержание жизни?

Война, которая для многих стала самоцелью и заслонила кровавым и дымным своим туманом все будущее, для него, наоборот, освещала это будущее ярким светом своих пожаров. Вообразить его сейчас было невозможно, и он видел впереди только нечто огромное, счастливое, ликующее и полное нетерпеливого ожиданья: жизнь! Она, скрытая еще от глаз войной и смертями, ожидала тех, кто переживет войну, и звала их к себе для радостного, самозабвенного и быстрого труда, который должен будет оживить истерзанную землю, восстановить разрушенные города, залечить израненные человеческие сердца. В этой гигантской созидательной работе какое место найдет себе он, кто научился только убивать и разрушать? Или опять он возьмется за то, чтобы охранять труд тех, кто будет строить возвращенную жизнь?

Обо всех этих смутных, но сложных и важных вопросах говорить можно было только с другом, то есть с тем, кому доверяешь свое самое тайное и дорогое, не боясь показаться ни смешным, ни глупым, и с кем говоришь не словами, а мыслями, порой неоконченными, недодуманными, но все же понятными ему.

И случилось так, что именно на том катере, на котором Решетников учился быть командиром, он нашел человека, которого смог назвать в душе другом.

Это произошло не сразу. Наоборот, вначале отношения Решетникова и Хазова никак не походили на дружеские. Первую неделю командования катером Решетников видел в неразговорчивости боцмана и в постоянной его задумчивости молчаливый укор своим действиям, нежелание сближаться и терпеливое ожидание того счастливого для катера дня, когда на него придет, наконец, настоящий командир. Потом, когда из своей каюты он случайно услышал разговор боцмана с механиком Быковым и уловил его неохотную, как всегда, фразу: «Ну, и что ж, что суетится, дай ты человеку привыкнуть», — это ощущение сгладилось. Но самолюбие тотчас подсказало ему другую обидную мысль: выходило так, что катером командует не он, лейтенант Решетников, а боцман Хазов.

Катер стоял еще в ремонте после боя, в котором погиб прежний командир Парамонов, и нужно было думать о сотне мелочей: где находить недостающие детали, воспользоваться ли ремонтом для смены правого вала или решиться ходить и дальше с трясучкой, как быть с компрессором, как вовремя кормить людей (катер стоял в углу бухты, вдали от общего камбуза). И все, что он как командир катера должен был сам предусмотреть и приказать, все было подсказано или уже сделано боцманом. Правда, вел он себя очень тактично и, щадя самолюбие Решетникова, советы и предложения спои облекал в форму вопросов, которые незаметно наталкивали командира на верное решение, но легче от этого не было: Решетников чувствовал себя на катере лишним.