Михаил Шолохов - Слово о солдате (сборник)

Седельников коротко объяснил суть дела, и красноармейцы дружной гурьбой вылезли из грузовика и пошли за лейтенантом к самолету. С шутками и смехом они подлезли под плоскости, подперли их плечами и потащили машину на костыле к дороге. Там они взгромоздили ее на платформу грузовика, притянули веревками, и беспомощная «система» уныло поехала на грузовике к родному аэродрому. Седельников хмуро сидел в кабине рядом с шофером и не слушал утешений.

Как и ждал Седельников, командир эскадрильи капитан Токарчук, старый волк гражданского воздушного флота с тремя значками на груди, свидетельствующими о том, что он налетал за свою воздушную жизнь девятьсот тысяч километров под всеми небесами, выслушав обстоятельный доклад лейтенанта, закусил седеющие подстриженные усики и мрачно сказал:

— Понятно… Сходи к начхозу и выбери себе подушку помягче.

— Зачем? — растерянно спросил лейтенант.

— А что ж тебе теперь делать, как не спать? Отлетался! Я самолетов не рожаю. Пришлют другой — полетишь. Не пришлют — учись варежки вязать. Все-таки дело будет.

Лейтенант ушел в явно растрепанном душевном состоянии. Он лег в общежитии на койку, повернувшись спиной к окну и натянув на голову одеяло, чтобы не слышать гула моторов и не видеть садящихся и взлетающих «систем» эскадрильи, на которых продолжали работать его друзья. Злая обида грызла лейтенанта. Он даже не пошел обедать и на шутливые обращения летчиков огрызался, как денной барбос из будки, что было совершенно не в его характере, всегда открытом и добродушном. Видя, что человек совершенно выскочил из колеи, товарищи оставили его в покое, и он пролежал неподвижно до ночи.

Ночью Седельников вышел из общежития на улицу. Деревня спала в ночном мраке. К вечеру ветер разогнал тучи, и темно-синюю высь вызвездило крупными и ясными золотыми огоньками. В тишине только слышался легкий шуршащий звук воды. Это за краем деревни мелкие волны Сиваша, шелестя, лизали наглаженный и плотный, как асфальт, песок. Седельников вышел за огороды к самой воде и присел на бугорок, поросший сухим молочаем и колючками. Перед ним простиралась темная поверхность воды, уходящая к горизонту. Над горизонтом изредка мигали острые розоватые вспышки артиллерийского огня, и ветер доносил глухой гул.

Там, в каких-нибудь сорока километрах, пехота, закрепившаяся на пятачке плацдарма, отбивала вражеские атаки. Там дрался «собственный батальон» лейтенанта Седельникова. Сегодня батальон не получил консервов и боеприпасов, и Седельников представил себе, как огорчены его друзья отсутствием летчика и его «системы», к которым бойцы привыкли, как к чему-то родному и своему.

И только эта пустыня едко-соленой, насыщенной воды отделяла лейтенанта от батальона. Переплыть эту воду и…

Внезапно Седельников вскочил с бугра, пробормотал что-то несвязное и быстрыми шагами пошел, почти побежал, через огороды к домикам деревни. У хаты, в которой жил командир эскадрильи и которая одновременно служила помещением для штаба, он остановился на мгновение, словно в нерешительности, но потом упрямо мотнул головой и решительно нажал щеколду.

Капитан Токарчук доканчивал ужин и вопросительно поднял голову от тарелки с жареной камбалой.

— Разрешите обратиться, товарищ капитан? — быстро и нетерпеливо сказал Седельников.

— Что за спешка? — спросил Токарчук, прищуриваясь на возбужденное лицо лейтенанта. — Чего волнуешься? Нет у начхоза хорошей подушки? Возьми мою!

Но Седельников не заметил командирской шутки. Он вертел в руках пилотку и смотрел на капитана упрямым и горячим взглядом.

— Товарищ капитан, разрешите доложить предложение… то есть план… соображение… — также быстро выговорил он, сбиваясь.

— Спокойнее, — сказал Токарчук, — и точнее. Что именно: предложение, план или соображение? Все-таки вещи разные. И, кроме того, сядь, — улыбнулся он, — не торчи мачтой.

Лейтенант послушно сел.

— Товарищ капитан, разрешите взять поплавки? — он просительно заглянул в глаза командиру эскадрильи.

Токарчук отодвинул тарелку и повернулся всей фигурой к летчику.

— А ты, видать, всерьез ушибся, — сказал он соболезнующе, — сходил бы к лекарю. Какие тебе поплавки? Рыбку после войны будем ловить, на отдыхе!

— Я, товарищ капитан, не про те поплавки, — тихо и серьезно произнес лейтенант, — я про самолетные.

— Самолетные? Еще того чище! Скажи на милость, что ты с ними делать будешь?

Седельников помолчал, собираясь с мыслями и стараясь успокоиться, чтобы толково объяснить командиру то, что для него самого стало совсем ясным.

— Не могу, товарищ капитан, без дела сидеть. Я же с тоски издохну. И там ведь, — он ткнул рукой в направлении маленького окна хаты, — там, в батальоне, ждут, а меня нет… Я сейчас на берегу это сообразил… Плоскости у меня сгорели — это верно. Летать не могу… Но мотор цел? Цел… Рули есть? Есть! Я живой? Живой! — лейтенант выдержал паузу и решительно закончил: — Разрешите, товарищ капитан, поставить машину на поплавки. Я из нее пока глиссер сделаю. Буду ночью по Сивашу ходить. На воде меня ни один черт не увидит, А в темноте я вполне к батальону обернусь и обратно…

Он оборвал свою взволнованную речь и, внезапно побледнев, с раскрытыми и вздрагивающими губами, не отрываясь, смотрел в глаза Токарчуку. И капитан, прошедший большой жизненный путь, спокойный и опытный человек, понял, что перед ним раскрывается в жажде работы и подвига двадцатилетнее горячее сердце, в котором кипит лавой любовь к своему делу и к Родине, ненависть к врагу, желание вложить всю свою нерастраченную силу в боевой труд. И как ни фантастично показалось Токарчуку то, что говорил лейтенант, он подумал, что этот юноша сломает все препятствия, чтобы фантазия стала реальностью.

Но по обязанности старшего и командира он счел нужным сказать:

— Где же это видано, лейтенант, чтоб на самолете по болоту плавать?

— А вы разрешите, товарищ капитан!

Токарчук задумался, подперев ладонью подбородок и любуясь исподтишка озаренным надеждой и волнением лицом Седельникова. Потом он встал и оправил снаряжение.

— Можете попробовать, товарищ лейтенант, — сказал он официально и строго. — Посмотрим, что выйдет.

— Разрешите идти? — спросил Седельников тоже официально и, отчетливо повернувшись, вышел из комнаты.

Весь следующий день Седельников не отходил от своей «системы», на которую техники, пожимая плечами и втихомолку пересмеиваясь, прилаживали поплавки. Ночью «едва-едва» вытащили на берег и спустили на воду. В неверном ночном свете самолет, покачивающийся на воде, с ободранными скелетами плоскостей, выглядел странно и нелепо. Но не обращая внимания на шуточки, Седельников приказал грузить продовольствие и боеприпасы. По колени в воде красноармейцы таскали ящики. Когда было все погружено, подошел Токарчук.