Антти Тимонен - Мы карелы

Все спали. Маланиэ тихо поднялась с постели, оделась и взяла лыжи…

Утром Маланиэ была удивительно разговорчивой. Невестки поглядывали на нее и недоумевали. Что же со свекровью случилось? Что-то она таит от них. Наверно, хорошую весть от Васселея получила. Днем Маланиэ сказала, что пойдет в ригу за сетью, которую все забывает отнести Окахвиэ.

— Так ведь сети-то не в риге?

— В риге сети, в риге.

Конечно, никаких сетей в риге не было. А был там под соломой тот самый мешок с ячменем. Отсыпав в узелок немного ячменя, Маланиэ пошла к Окахвиэ и рассказала соседке свою великую тайну.

— Как же ты теперь? — спросила Окахвиэ. — Красным-то что отдашь, ячмень или муку?

— Что, разве я сошла с ума! — засмеялась Маланиэ. — Ничего не отдам. Сами все съедим.

Однажды утром красноармейцы начали поспешно собирать свои вещи, сняли телефон, смотали провода. Оказалось, что в тылу у красных осталась рота мятежников, которая теперь пробивалась к границе. Бандиты должны с часу на час появиться в Тахкониеми. Пост из четырех бойцов, конечно, не в силах задержать их. Бандитов задержат, но в другом месте. Нифантьев успокаивал растерявшихся женщин, уверяя, что белые в деревне не задержатся. Пройдут, и опять наступит мир. Но Маланиэ знала одно — идут белые…

Белые пришли в полдень. В доме Онтиппы остановился сам царь Маркке со своей свитой.

Царь! Пекка и Натси знали о царях по сказкам. В сказках у царя была дочь, а то и три. И свою дочь царь отдавал за бедного и простого, да еще полцарства давал в приданое. В сказках цари часто были добрые, справедливые, только какие-то бестолковые. И всяких богатств у них было много, и золота целые возы. И борода была.

А у этого царя бороды не было. На щеках грязная, противная щетина. Да и его свита тоже не похожа на свиту, все грязные, некрасивые, заросшие, немытые. Кто в овчинном полушубке, кто в рваной шинели. Все они страшные, как палачи в сказках, те, которые отрубали головы людям. Кто же из них палач? Может, все… Дети с опаской поглядывали на спутников Маркке.

— А в этом доме даже корова есть! — вдруг объявил царь.

— Не трогайте корову! — крикнула Маланиэ и выхватила из-за иконы бумажку, которую надо было показывать белым. — Вот! Читай! Самый большой начальник писал.

Маркке взял бумажку, прочитал, засмеялся и разорвал ее.

— Этой бумажке та же цена, что и твоему большому начальнику. Удрал в Финляндию, а мы тут расхлебывай, отвечай за его делишки.

Маланиэ плюхнулась на лавку. Плохи дела, если ни бог, ни бумажки помочь не могут.

Бандиты обшарили дом. Нашли и мешок с ячменем в риге, и мешок ржаной муки, спрятанный на повети, под сеном, нашли рыбу в амбаре, кадушку с мороженым молоком…

— Все грузите! — приказал Маркке. — Бабы, собирайтесь в дорогу!

— Куда?

— За границу.

— Не поедем!

Маркке грохнул прикладом о пол.

— Не поедете — будет с вами то же, что и с коровой.

Предсмертное мычание коровы отдалось в сердце тяжкой болью. Показалось, будто жизнь во всем мире кончена. Было бы легче, если бы хлынули слезы, но ужас так сковал всех, что никто не мог заплакать. Анни и Иро сами не заметили, как оказались вместе с детьми в разных санях.

По берегу тянулись вереницей сани, нагруженные всяким скарбом. В них сидели женщины, дети, старики.

Маланиэ обняла невесток, внучат и побежала к избе.

— Куда? — взревел Маркке. — В сани!

— Я сейчас, я только оденусь… я догоню вас…

Прошло несколько минут. Маланиэ не возвращалась. Маркке велел сходить за ней. Солдат вернулся из избы и доложил, что хозяйки он не нашел.

— Сама найдется. Поехали! — Маркке кивнул солдату.

Тот достал из кармана спички и пошел на поветь.

Из окон соседней избы валил дым, выбивались языки пламени.

Сани тронулись. Позади все дальше оставался большой и крепкий дом старого Онтиппы, в котором жила большая и крепкая семья. По дороге по обе стороны саней бежали на лыжах вооруженные бандиты.

…Затаив дыхание, Маланиэ лежала под полом в узком промежутке за основанием печи. Она видела, как солдат спустился в подпол, и посветив спичкой, осмотрел его. Она слышала, как заскрипели полозья, как кто-то ходил по повети. Потом стало тихо. Выждав еще немного, Маланиэ вылезла из своего укрытия и посмотрела в окошко. На дворе никого не было. На улице тоже. Из окон горевших домов вырывалось пламя, но их никто не тушил. Накинув полушубок, Маланиэ решила выйти во двор, но, открыв дверь в сени, в испуге отпрянула: в сенях было полно дыма. Схватив два ведра воды из кадки, Маланиэ побежала на поветь. Горело сено. К счастью, из щелей под стрехой на сено намело много снега, и когда языки пламени достали до снега, он начал таять, не давая огню разгореться. Маланиэ плеснула на него ведро воды, другое, сбегала еще за водой…

Вернувшись в избу, Маланиэ спокойно, словно придя с какого-то обычного дела, повесила полушубок и присела отдохнуть на лавку. Но у нее было такое чувство, будто она попала не в свой дом. В ее доме никогда не было такой страшной, мертвящей тишины. Она сидела и не знала, что ей делать. А делать что-то надо было. Надо было хоть чем-то нарушить эту тишину. На глаза попался ушат, в котором было приготовлено пойло для коровы. Маланиэ перелила его в ведро и пошла в хлев, но у порога вспомнила предсмертное мычание коровы. Теперь некому ей нести пойло.

Откуда-то с печи вылезла кошка, спрыгнула на пол и стала тереться о ноги хозяйки. Она просила молочка. Хозяйка встала, потянулась на воронец за кринкой, но там не было ни одной кринки молока. Маланиэ пошла в амбар, стала искать кадку с молоком. На ее глазах кадку с молоком погрузили в сани, но она уже не помнила. Она ходила и искала… А следом за ней ходила кошка…

Маланиэ села на лавку, взяла на руки кошку. На глаза ее навернулись слезы…

— Что же делать нам?

Услышав наконец голос хозяйки, кошка мяукнула в ответ. Видимо, неожиданная тишина пугала и ее. Но хозяйка больше ничего не сказала.

Маланиэ посмотрела в угол, где прежде висела икона, но своего боженьки она не увидела. В углу висела какая-то почерневшая доска, украшенная потемневшей жестью. На шестке на потухших углях лежал обрывок обгорелой бумаги — все, что осталось от охранной грамоты Васселея. Маланиэ вытащила из-за иконы вторую бумагу и спрятала ее на груди.

— Родненький мой…

Впервые ей нечего было делать в своем доме. Сходить за водой? Воды еще полкадушки. За дровами? Дрова тоже есть. Приготовить обед? Но для кого? Маланиэ никогда не знала усталости, заботясь о своей семье, принимая гостей… Но сейчас ей не о ком было заботиться, а заботиться о самой себе вдруг не смогла. У нее едва хватило сил подняться на печь. Единственной надеждой, единственным желанием ее было, чтобы успел приехать Онтиппа и закрыл ей глаза. Она стала утешаться этой мыслью, хотя предчувствовала, что Онтиппа уже не вернется — его уже нет в живых… И все-таки хотелось дождаться его. Впервые в жизни она могла ждать и думать о нем, не торопясь никуда, не тревожась ни о ком. Она ждала Онтиппу…