Сергей Мартьянов - Дозоры слушают тишину

Старший поднялся и что-то сказал своим товарищам по-грузински. Те тоже поднялись и стали надевать шапки. Начальник понял, что они собираются уходить.

— А чайку, товарищи!

— Нужно успеть до темноты, начальник, — виновато улыбнулся старший.

— Успеете, честное слово, успеете! А так я не отпущу вас.

Горцы посовещались немного и сняли шапки. Они не хотели нарушать закон гостеприимства.

Их накормили, потом они ушли.

…Мариндинцы встречали их всей деревней. И старые, и молодые тревожно смотрели на приближающихся мужчин, ждали, что они скажут.

— Эй, люди, там все в порядке! — крикнул старший. — Расходитесь спокойно по домам.

И все разошлись по своим домам.

1959 г.

В эту дверь с табличкой «Канцелярия заставы» без стука входить нельзя. Порядок есть порядок. Но сегодня сержант Грачев мог и пренебречь им: он знал, зачем его вызывает начальник. Грачев вошел, поздоровался, поудобнее уселся на стуле. Он приготовился к длинному разговору. Но капитан Ремизов начал с другого:

— Так вот, пришел приказ о твоем награждении третьим значком «Отличный пограничник», — и вынул из папки бумагу с приказом.

Обычно о награждении объявляется перед строем, однако Грачев не удивился: он понял, почему капитан сделал исключение. Но, как положено в таких случаях, он встал и щелкнул каблуками:

— Служу Советскому Союзу!

— Ладно, ладно, сиди уж, — махнул рукой Ремизов.

Грачев откинулся на спинку стула, самодовольно улыбнулся. Третьим знаком его наградили за то, что месяц назад он задержал третьего нарушителя границы. Он преследовал его двое суток, по степи и барханам, а потом следы нырнули в камыши, к озеру… Еще никто на заставе не имел сразу трех знаков. Капитан знал, с чего начинать. Только напрасные надежды! Грачев догадывался, что ему предложат остаться на сверхсрочную службу, но он твердо решил, что не останется, и сейчас прямо сказал об этом капитану.

— Я так и знал… — тихо проговорил Ремизов.

Грачев усмехнулся:

— Зачем же спрашивали, товарищ капитан?

— Так, чудак-человек, тебе же на пользу! — горячо заговорил капитан, и чисто выбритое лицо его оживилось. — Здесь ты, как рыба в воде, а что будешь делать в гражданке? Ни специальности, ни родного дома, куда бы поехать… У тебя же врожденный талант следопыта, а ты…

Ремизов знал, на какой струне играть. Грачев и сам был уверен, что у него талант, и ему было приятно слушать похвалу начальника. Но вслух он сказал совсем другое:

— Так уж и талант, скажете тоже…

Он ожидал, что капитан станет продолжать расхваливать его, но тот начал подступаться с другого конца:

— Слушай, ты же знаешь, что у нас увольняется старшина Нечипуренко. Будешь работать на его месте. Оклад шестьсот целковых, на всем готовом, отдельная квартира. А?

«Только-то и всего? — обидчиво подумал Грачев. — Шестьсот целковых… А говорил о врожденном таланте». И он упрямо повторил, что на сверхсрочную не останется.

Ремизов удивленно и сердито взглянул на него.

— Ну, хоть разъясни все-таки, почему не хочешь остаться?

— А почему я должен обязательно остаться? Живут же люди и в гражданке. Сами читали нам письма сержанта Ибраева…

Ибраев уволился в прошлом году и уехал на целину, в совхоз «Степной». Устроился там шофером, женился, получил квартиру, обзавелся хозяйством. Об этом знает вся застава.

— К нему и собираешься, что ли? — спросил Ремизов после паузы.

— К нему, сами же агитировали…

Но капитан здесь был ни при чем. Не было у Грачева ближе дружка, чем командир второго отделения Нурпеис Ибраев, лихой конник и веселый горячий парень. В каждом письме он звал его к себе в совхоз, расписывал свое райское житье-бытье. «Приезжай, поживешь сперва у меня, гостем будешь». На Нурпеиса можно положиться.

— Так ведь у сержанта Ибраева специальность шофера уже до армии была! А у вас за плечами что? — запальчиво возразил Ремизов, переходя на «вы». — Восемь классов, ученик-наборщик, потом граница. Только в столовой и научились отличать: это гречка, а это — перловка… Что вы в совхозе делать будете?

— Ничего, товарищ капитан, — улыбнулся Грачев. — Умелый боец — везде молодец. Не пропаду.

Начальник заставы выпрямился и впервые долго и недоверчиво посмотрел на него.

— Какой вы самоуверенный однако. Ну, смотрите…

И лицо его стало холодным и непроницаемым. Грачев поднялся и попросил разрешения идти.

На крыльце ему встретились несколько молодых солдат, они почтительно уступили ему дорогу. Четким шагом он пошел по дорожке, зная, что солдаты наблюдают за ним. У него отличная выправка, фигура спортсмена и обмундирование с иголочки — подогнал, перешил к увольнению.

Тополя стояли молчаливые и строгие, как в почетном карауле. У коновязи, в дальнем углу двора, ржали кони. В питомнике повизгивали и лаяли овчарки. Все это было знакомым, привычным, полюбившимся за три года. «Да… три года», — с теплотой подумал Грачев. Он перебирал в уме разговор с капитаном и отметил про себя, что разговор все-таки кончился для него обидно. «Какой вы самоуверенный однако»… По правде говоря, ему хотелось, чтобы начальник заставы упрашивал его подольше, поубедительнее: он и сам толком не понимал, почему так упорно не соглашался остаться на границе. Может быть, потому, что тешила тщеславная мысль: он, сержант Грачев, везде будет первым.

«А что раздумывать! Решено, и точка».

Машина на минуту остановилась возле конторы, потом помчалась дальше, подпрыгивая и гремя пустым кузовом. Грачев остался один со своим чемоданом. Через широкую улицу церемониально переходил выводок жирных гусей, встретивших сержанта воинственным гоготом. Грачев усмехнулся, снял фуражку, выбил из нее пыль, протер платком лакированный козырек.

Нурпеис почему-то не встретил его, наверное, не получил телеграмму. «Ну, что ж, будем искать директора», — решил Грачев. В направлении так и сказано: прибыть в распоряжение директора совхоза «Степной». Подняв чемодан, он твердым шагом направился к дверям конторы. Вошел в темный коридор, отыскал дверь с табличкой «Директор совхоза», постучался. Никто не ответил. Еще постучался и громко спросил:

— Разрешите войти?

В кабинете с письменным столом, диваном и радиоприемником никого не было. Настойчиво звонил телефон. Грачев заглянул во вторую комнату, в третью, — и все они встречали его пустотой и застарелым запахом табачного дыма. Наконец в самой дальней ему посчастливилось. Какой-то дядька в очках крутил ручку арифмометра.