Сергей Мартьянов - Дозоры слушают тишину

Увы, даже этим я не в силах помочь Аполлинарии Алексеевне Челпаченко-Чугреевой из села Илек Оренбургской области. У нее был брат. Он служил в Белоруссии. Писал письма. А как только началась война, писать перестал, и до сих пор о нем ничего неизвестно. Ничего… И вот недавно по радио называлась его фамилия. И рассказывалось о его подвиге. Наконец-то!.. Да, я рассказывал о подвиге пулеметчика Чугреева. Но тогда я не знал его имени и отчества. А сейчас знаю: Владимир Иванович. В письме же идет речь о Дмитрии Алексеевиче. Значит, однофамилец, Аполлинария Алексеевна…

Я читал эти письма и думал: сколько же матерей, жен и сестер на нашей земле ждут хоть какой-нибудь весточки о своих близких, пропавших без вести! И еще я думал: чем дальше мы удаляемся от пламенных лет войны, тем больше узнаем ее героев. Как свет звезд из глубины вселенной, их сияние доходит до наших дней.

…Вот и Горбунов со своими бойцами.

Однако время шло, я был в каких-нибудь четырех часах езды от Горбунова, а мы никак не могли встретиться. Проклятая болезнь!

В апреле меня выписали из больницы и направили в один из подмосковных санаториев — долечиваться. Оттуда-то я и послам Горбунову письмо с приглашением приехать ко мне. Он ответил телеграммой: «Еду немедленно».

И вот дежурная сестра привела в мою комнату мужчину невысокого роста, узкоплечего, даже хрупкого на вид, с немодно повязанным галстуком, в широких брюках, какие носили несколько лет назад. Это и был Василий Николаевич Горбунов, герой моей будущей книги (я твердо решил написать о нем повесть). Мы обнялись, расцеловались и сразу же заговорили о границе, которой оба отдали лучшие годы своей жизни.

Я жадно всматривался в лицо Василия Николаевича, вслушивался в его речь, приглядывался к манере держаться. Нет, он не оправдывал моих надежд: ни бравого вида, ни отваги во взоре, ни красноречия. Или это стало закономерностью — герои с ординарной внешностью?

Передо мной сидел человек ничем не примечательный: глубоко запавшие глаза, широкий нос, множество глубоких морщин на лбу. Василию Николаевичу сорок шесть лет, и на висках уже серебрится седина. Многое пришлось пережить этому сдержанному, скупому на слова человеку. Глуховатым голосом, окая по-волжски, он рассказывал о полыхающей в огне границе и неизменно возвращался к тому, все еще не известному человеку, который переплыл Буг, чтобы предупредить заставу.

Горбунов хорошо помнит, что мельник (то, что этот человек был именно мельник, он не утверждает) был высокого роста, худощавый, седоволосый, не старый — в то время ему было лет сорок пять. Говорил он по-русски.

На заставе его переодели в сухое красноармейское обмундирование, затем за ним приехали на машине и увезли в штаб комендатуры, в село Волчин.

Это было 21 июня в одиннадцать часов вечера. И больше Горбунов ничего не знает о дальнейшей судьбе этого бесстрашного и благородного человека. Он не назвал ни своего имени, ни фамилии, а может быть, и назвал, но Горбунов не слышал.

Часами бродили мы с ним в подмосковном весеннем лесу, и я все выспрашивал у него о Новоселках, о первом бое, о пограничниках, которыми он командовал. Горбунов оказался человеком прямым, даже резким: что было, то было, а чего не было, того не было, и нечего фантазировать! Да, он сразу поверил перебежчику, и никаких сомнений насчет войны у него не было. Это точно. Да, он приказал занять оборону. Это точно, Любимым словечком у него было «точно», и вскоре я понял, что если уж он что-нибудь утверждал или что-нибудь обещал, — это было незыблемым и надежным.

Моя болезнь вновь обострилась. Горбунов остался рядом со мной: отвез в Москву, приглядывал за мной в гостинице, доставил в больницу, сдал врачу. И только убедившись, что я в надежных руках, он уехал в свой Ярославль.

А тайна перебежчика так и осталась неоткрытой. Жив ли он? И кто еще остался в живых из тех, кто видел перебежчика в ту роковую ночь?

Но вот мне принесли в больницу письмо, присланное из села Благословенка Оренбургской области Михаилом Мефодьевичем Журавлевым. Перед войной он служил в Волчинской погранкомендатуре, той самой, куда входила и застава Горбунова.

«В субботу, 21 июня, — вспоминает Михаил Meфодьевич, — в комендатуре появился человек, который с большим трудом и риском пробрался с вражеской стороны. Он сообщил командованию, что все подступы к границе забиты германскими войсками и боевой техникой и что у него имеются точные сведения: в четыре часа утра 22 июня начнется вторжение гитлеровской армии.

Это был, — заключает Журавлев, — безвестный герой, который, рискуя жизнью, проявляя чудеса храбрости, спешил предупредить нашу Родину о смертельной опасности».

К сожалению, и Журавлев больше ничего не мог добавить об этом человеке. Во втором часу ночи 22 июня перебежчика увезли на машине в город Высоко-Литовск, и все…

Так появился еще один свидетель тех событий! А это — уже драгоценнейшая находка. Потом по моей просьбе Михаил Мефодьевич пришлет подробное описание своей встречи с перебежчиком (хотя опять без имени и фамилии) и очень интересные воспоминания о своей удивительной партизанской судьбе.

Между тем одно за другим я получаю из Брестской области два письма: от офицеров-пограничников Александра Сергеевича Турчина и Исаака Григорьевича Мадфиса. В каждом из них указывалось, что Буг переплывал Павел Калистратович Дудко и что о нем сейчас ходят легенды в пограничных селах. Упоминается еще один человек — Иосиф Бадзынский, но о дальнейшей судьбе его ничего неизвестно, а Дудко жив и здоров.

Вот что говорилось о нем в письме офицера Александра Сергеевича Турчина:

«Житель польского местечка Старый Бубель гражданин Дудко Павел Калистратович 19 июня 1941 года был в деревне Новоселки на нашей стороне и сообщил местным жителям о том, что немецкое командование мобилизовало всех польских жителей, проживающих вблизи границы, на рытье окопов и траншей, но на заставу побоялся идти.

21 июня гражданин Дудко оставил в местечке Старый Бубель свою семью (жену, сына и дочь), переплыл Буг, пришел на заставу и сообщил, что немецко-фашистские захватчики 22 июня в 4 часа утра начнут войну против Советского Союза. Затем гражданина Дудко доставили в Брест.

В настоящее время Павел Калистратович в возрасте 67—68 лет вместе с семьей проживает по адресу: Ленинградская область…»

Неужели это тот самый мельник? Неужели упорные поиски в течение года увенчались успехом! Да это же лучшее средство для исцеления от моей чертовой гипертонии! Прямо в палате пишу ему письмо и с нетерпением жду ответа. Врачи, конечно, ничего не подозревают, иначе бы запретили всю мою переписку: бессонница вновь одолела меня. Лежу всю ночь с открытыми глазами и гадаю: он или не он? Ответит или не ответит?