Мария Халфина - Безотцовщина

Как на грех, больше недели Дружинин не мог побывать на ферме. Пришлось ему, как мальчишке какому, караулить Ольгу поздним вечером за мостом у оврага. Он дал ей пройти вперед и, идя сзади, сказал сразу без всяких вступлений и подходов:

— Зря вы, Оля, глупых людей слушаете и верите всякой пакости. Сынок у вас занятный, я к нему без всякого заднего умысла. Можете, конечно, не верить, но от вас мне решительно ничего не нужно.

Ольга обернулась к нему и впервые доверчиво и виновато заглянула снизу в хмурое и смущенное лицо Дружинина.

— Я знаю. Вы, Алексей Андреевич, не обижайтесь, простите меня, очень все нехорошо получилось. И все-таки прошу я вас… Оставьте Алешу. Вы сами сказали: он ласковый, привязчивый… Вы от скуки, для забавы его приласкали, а он… у него только и разговора, что о вас. Он ночью вами бредит. Если вы его сейчас не отвадите, после ему еще труднее будет. С ним так нельзя.

Ну, что же, нельзя — значит нельзя. Пришлось, срочно, закончив работу на ферме, перебазироваться в юртинскую бригаду. Там работы непочатый край. Юртинская бригада самая отдаленная, домой Дружинин не показывался по неделе. Мотоцикл оставлял в гараже, приходил пешком поздним вечером, когда Ленька никак уж не мог его увидеть…

Два раза встречал Ольгу в библиотеке. Очень хотелось подойти, спросить: как, мол, там тезка-то мой поживает, забыл уж, поди, отвык? И вы сами тоже как поживаете…

Но Ольга, увидев его, немедленно уходила: ясно было, что не нужны ей никакие разговоры.

Однажды приснилось: рядом с ним в постели спит Ленька, припал горячей щекой к его плечу. Уснуть больше не удалось. Дружинин долго курил, вздыхал тоскливо… наваждение какое-то, черт бы его подрал, никогда в жизни не знал, что за бессонница такая бывает. А бессонница, между прочим, стала наведываться все чаще.

Как-то в городе, получив в «Сельхозтехнике» запчасти, Дружинин подвернул к универмагу за куревом. Потолкался в народе и вдруг резко притормозил у прилавка. Гляди-ка ты, красотища какая! Костюмчики с начесом, теплые, нарядные и размером, пожалуй, подходящие, и очередь еще небольшая. Дружинин тревожно схватился за бумажник: неужели денег не хватит?

Денег хватило.

На слет передовиков в район ехали с превеликим шумом, с развернутым знаменем на головной машине. Дружинин дома не был больше недели, заскочил только переодеться, и веселый поезд обогнал уже при въезде в районный центр. На первой машине под баян плясали девчата, на второй пожилые колхозницы блаженно кричали: «Ой, мороз-мороз!» Сидя в президиуме, Дружинин, задумавшись, повел глазами по рядам притихшего затемненного зрительного зала и вдруг, словно от толчка, качнулся вперед. Это сердце горячо и гулко толкнуло кровь к лицу. В третьем ряду, справа у колонны, рядом с тетей Нюрой сидела Ольга, в новом нарядном платье, худенькая, румяная…

Наваждение продолжало творить свое нелепое дело. Дружинин плотно сжимал губы, пробовал хмурить брови, но сдержать широченной счастливой улыбки уже не мог. В антракте он чинно и терпеливо прогулялся с тетей Нюрой по фойе. А спросить, куда исчезла Ольга, так и не решился. Не появилась Ольга после антракта и в зрительном зале. На ее месте, рядом с тетей Нюрой, сидела чужой толстый дядька. После торжественной части Дружинин один уехал домой.

Осень в этот год задалась сухая, погожая. С уборкой уложились в сроки. Оставалось добрать последние гектары картошки, когда Дружинин, неловко спрыгнув с машины, повредил ногу. И — ничего же глупее не придумаешь! — здоровенный как бык залег в постель, с задранной выше головы опухшей ногой. Хорошо еще, что не загнали в больницу, дома хоть читать можно до одури. На пятое утро, сатанея от тоски и непривычного безделья, обрадовался чуть не до слез, увидев в дверях Анну Михеевну.

— Извини, Андреич, что беспокою тебя, больного, чужой бедой, — не поздоровавшись, как положено, не присев, сказала Анна Михеевна. — Ленька у нас шибко плох. Вчера еще играл, а сегодня хрипит — смотреть страшно. Вера Михайловна уколы ставит, велит как можно скорее в город везти, а машины все в разгоне. В район дозвониться не могли: на линии повреждение. Девчонки на базу бегали, ладились хоть на коне до районной больницы довезти, да Афанасий Иванович, как на ту беду, уехал на ходке в Гордеево, не на дрогах же больное дитя трясти? Иван Сергеевич в Зуево верхом погнал. Может, оттуда дозвонится, вызовет «скорую», да ведь это когда еще будет, а он уже не откликается и не узнает никого. Раиса на телефоне висит, девки все обревелись. Ольга-то сама чуть живая, смотреть страх берет!

…Глаза у Леньки были закрыты. При каждом вздохе в горле у него натужно сипело, а в груди что-то словно бы лопалось с тихим бульканием. Казалось, вот сейчас втянет он через силу еще один скупой глоток воздуха и больше не сможет.

Холодея от страха и жалости, Дружинин взял в ладони горячую, вялую ручонку, потискал ее легонько, погладил, и с хриплым стоном Ленька открыл глаза. Он пристально, отчужденно, словно издалека, всматривался в склоненное над ним лицо Дружинина.

— Что же это ты, тезка, а? — тихонько спросил Дружинин.

Брови Леньки изумленно дрогнули, запекшиеся губы покривило слабой, неуверенной улыбкой.

— Ты… пришел?! — вздохнул хрипло, просветлевшие вдруг глаза начали медленно наливаться слезами.

— Ничего, сынок, ничего… — сипло бормотал Дружинин, и, неловко изогнувшись, склонился еще ниже, чтобы слабеньким горячим рукам удобнее было охватить его за шею. — Сейчас мы с тобой на нашем «ижике» в город поедем, к самому главному профессору. Он тебя живо на ноги поставит. Полежишь маленько в больнице, полечишься, а тут мне как раз отпуск выйдет, и поедем мы с тобой к бате моему и к мамане. Дед тебе охотничьи лыжи смастерит, а бабаня варежки свяжет, теплые, никакой мороз не возьмет…

— А мама?

— Ну, и мама, конечно, с нами. Куда же мы с тобой без мамы-то? А как из отпуска приедем — прямо в новую квартиру, новоселье справлять. Мать нам пирогов напечет, ребят соберем целое застолье… песни будем петь…

Дружинин осторожно разнял кольцо ослабевших Ленькиных рук и, обернувшись, увидел Ольгу. Ее била дрожь. Прижав к груди судорожно стиснутые кулаки, не мигая и, казалось, не дыша, смотрела она через плечо Дружинина в просветлевшее Ленькино лицо.

— Узнал?!

От жгучей нежной жалости у Дружинина перехватило горло. Ужасаясь — когда же она успела так исхудать и осунуться? — он взял ее маленькие тугие кулаки, с силой отвел их от ее груди, распрямил ледяные пальцы…

— Возьми себя, Оля, в руки. Крепись… через час будем в городе… Собирай его быстрее, я коляску пристегну, — и поедем! — говорил он спокойно, уверенно, а внутри холодело и ныло от страха: довезу ли?! — Сама теплее одевайся: на такой езде ветер насквозь просквозить может. Зимнее пальто надевай, шаль теплую… — командовал Дружинин, и кругом вдруг сразу все пришло в движение ожило, заговорило.