Иван Лазутин - Родник пробивает камни

— Просто из суеверия.

Кораблинов сел в кресло и, пристально разглядывая Владимира снизу вверх, спросил:

— Значит, ты не можешь сниматься в большой роли в фильме, где будут играть твоя невеста Светлана Каретникова, твой старый друг и учитель Корней Брылев и твой… — Кораблинов сделал паузу, подбирая точные слова, которыми он может сказать о себе. Но его опередил Владимир:

— И мой любимый режиссер, на которого я чуть ли не молился и который вышвырнул меня, как щенка, из студии.

Кораблинов порывисто встал с кресла.

— Ты злопамятен, Володя. А это плохо.

Голос Владимира окреп, бледность на щеках исчезла. Он пришел в себя.

— А где гарантия, что на этот раз вы не выбросите меня за борт?

Кораблинов подошел к Владимиру и положил свою тяжелую руку ему на плечо.

— Если ты до сих пор носишь в душе обиду, то выскажи ее. Будет легче. Знаю по себе.

— Я очень хочу сниматься в вашем фильме. Но…

— Что «но»? И у тебя «но»?!

— Я боюсь вас, — тихо и как-то до кротости искренне проговорил Владимир.

Болезненно морща загорелый лоб, Кораблинов что-то мучительно припоминал. Наконец вспомнил.

— В каком году погиб твой отец?

— В сорок первом.

— Ты помнишь своего отца?

— В день его смерти я еще не родился.

Ход мыслей Кораблинова и его вопросы были никому не понятны. Недоверие и боязнь Владимира, а также растерянность Светланы сделали Брылева еще более настороженным. Капитолина Алексеевна теперь уже смутно понимала происходившее. Несколько раз на лице ее было написано выражение, с которым люди неистово кричат своему собеседнику: «Ты куда, дурачина!.. На тебя сваливается счастье, а ты чего-то раздумываешь, ломаешься, как копеечный пряник…»

И снова рука Кораблинова легла на плечо Владимира.

— Роль студента в «Третьем туре» ты можешь играть и не играть. Это твое дело. Но я прошу тебя, Володя, об одном: поверь, что я всегда любил тебя. Всегда… — Голос Кораблинова дрогнул, и он неожиданно смолк.

— Я слушаю вас, Сергей Стратонович.

— Ты можешь забыть старую обиду?

— Да.

Кораблинов повернулся к Светлане:

— Когда у вас свадьба?

Светлана растерялась. Стыдливо оглядевшись по сторонам, она остановила взгляд на Владимире и, словно получив подтверждение своим мыслям, повернулась к Кораблинову:

— Через две недели. В последнее воскресенье этого месяца.

— Володя, я хочу быть на вашей свадьбе твоим посаженым отцом.

Капитолина Алексеевна поднесла к глазам платок и всхлипнула.

Голос Владимира дрожал:

— Я… Сергей Стратонович… Собственно… — И он почувствовал, как горло перехватили спазмы. — Спасибо…

Кораблинов заключил Владимира в крепкие объятья и по-русски три раза поцеловал его.

Никто почти не слышал, как дверь бесшумно открылась и в гримуборную вошли Елена Алексеевна, Дмитрий Петрович и Петр Егорович Каретниковы. Светлана стояла к ним спиной. А когда обернулась и увидела вошедших, то бросилась на шею матери и, повизгивая от радости, целовала ее щеки, глаза…

Брылев взял за руку Петра Егоровича и нарочито громко, как конферансье, представил его Кораблинову:

— Главный консультант спектакля… Участник Октябрьских боев и штурма Московского Кремля, ветеран завода, бывший красногвардеец Замоскворечья Петр Егорович Каретников!.. Прошу любить и жаловать!..

— Не перехвалите, Корней Карпович, — смутился старик.

— Дедушка Светланы? — удивленно спросил Кораблинов.

— Так точно! Одного сплава, одной породы, одной каретниковской закваски! А это, — Брылев уважительно показал в сторону Дмитрия Петровича и Елены Алексеевны, — родители нашей сегодняшней дебютантки!

— Вашей дочерью можно гордиться! — проникновенно сказал Кораблинов.

Еще не поборов смущения, Каретниковы по очереди жали руку Кораблинову, называли свои имена, а сами нетерпеливо ждали момента, чтобы обнять дочь и внучку, поздравить ее с успехом.

— А потом… — Кораблинов развел широко руками и хотел сказать что-то еще, но, видя, что сияющие от счастья родители и дед его уже не слушают, по очереди зацеловывая Светлану и тиская ее в объятиях, отошел в сторону. Стоял и любовался полнотой сдержанного отцовского счастья, чистотой материнских слез, стыдиться которых в эти минуты просто грех. Особенно покорил его дед Светланы. Он прижал внучку к груди и, глядя куда-то поверх голов всех, кто находился в комнате, сказал, словно они были вдвоем.

— Спасибо, дочка.. Спасибо… Так вот всегда нужно… И в жизни у тебя чтоб было так, как у Люси Люсиновой. — Лицо деда было суровым.

В худом, высоком и сутуловатом старике Каретникове наметанным глазом режиссера-художника Кораблинов увидел яркий социальный типаж, человека с большим и светлым прошлым. Повернувшись к Брылеву, он театрально-царственно предложил:

— Корней Карпович, налей!.. Здесь все свои!..

Брылев со звоном откупорил шампанское и начал разливать по бокалам. Ему помогал Владимир.

— Эх!.. Была не была — повидалась! — звонко воскликнул Брылев. — Дальняя дорога, казенные хлопоты, сердечные встречи, нечаянный интерес, и все кончается свадьбой!.. Все идет как в добротной классической драме!..

— Что ты делаешь, Корней! — всполошилась Капитолина Алексеевна. — Ты, кажется, и себе налил?

Брылев поднял бокал и подмигнул ей.

— Не волнуйся за Брылева, Лексевна!.. Это моя предпоследняя в двадцатом веке. Последняя чарка будет на свадьбе у Светланы!

Только один Владимир видел, что в свой бокал Брылев налил нарзан, а поэтому он знаком, незаметным для других, успокоил Капитолину Алексеевну.

— Прошу, Корней, тост! — обратился к нему Кораблинов.

— За сибиряков, которые в сорок первом защищали Москву! За сибиряков, которые сегодня побеждают Москву и московских красавиц!.. — Широким жестом Брылев показал на Светлану и Владимира.

Все подняли бокалы. Владимир подошел к окну. Сильной отмашью руки распахнул штору. Цветное зарево сияло над стенами Кремля. Били куранты. Владимир вернулся к столу. Сдвинули бокалы.

— За искусство и за жизнь! — торжественно провозгласил Кораблинов, почтительно глядя на старшего Каретникова.

— За жизнь и за искусство! — так же торжественно поддержал его Петр Егорович.

Хрустальный звон бокалов слился с боем курантов. За широким светлым окном на фоне ночного московского неба вырисовывались четкие силуэты Кремлевских башен.

На улице шел дождь. Шел с самого полудня. Через открытую форточку было слышно, как приглушенным дробным шелестом он стелился по шиферной крыше дачи и, стекая во подвесному железному желобу, монотонно гудел в водосточной трубе. Изредка в эту однообразную и тоскливую музыку осеннего ненастья врывался прилетевший со стороны железной дороги чугунно-надсадный гул тяжелого товарного состава, который проходил мимо дачной платформы на полной скорости, огласив тревожно-предупреждающей сиреной электровоза утонувшие в дождевой хмари и непроглядной темени молчаливые, мокрые дачи, в которых еще кое-где рыжими квадратами светились окна.