Михаил Колесников - Право выбора

— Я, Сашок, серьезно приболел. Вот Бакаев, да и остальные подтвердят. Перегрелся в кабине, должно быть.

— Чего уж там… — сердито пробурчал Бакаев. — Раз начальство кличет, иди. Нечего тут коники выкидывать! Може, по серьезному делу какому, а ты тут мигрень себе выдумываешь.

— Идите, — сказал Юрка, — потом нам все расскажете. Страшно интересно!

Я молча облачился в свой новый костюм, надел туфли, и мы с Мигуневым направились к дому Кочергина. Сашка шагал важно, выпятив грудь, словно зобатый голубь. Я радовался предстоящей встрече с Катей и в то же время был недоволен собой. Оказывается, не так просто пойти к начальству на чай! А если подумать, то что особенного?..

Вопреки ожиданиям, мой приход остался почти незамеченным. Мигунев явно врал, когда говорил, что здесь только и ждут меня, не садятся за стол. Сашка был исполнительным малым. Втолкнув меня в комнату, он сказал:

— Ну, я пошел. Я технический работник Дома культуры, а не мальчик на побегушках у начальства, чтобы за всякими фендриками на ночь глядя бегать!

Я улыбнулся при столь запоздалом проявлении чувства собственного достоинства и прошел в бильярдную. Игра приближалась к концу. Дементьев загнал в лузу последний шар и сказал Ивану Матвеевичу:

— Под стол не обязательно.

Кочергин смущенно передал кий мне:

— А ну-ка покажи этому супостату, где раки зимуют!

Иван Матвеевич был в своей неизменной косоворотке и холщовых брюках. В домашней обстановке он выглядел совсем несолидно: маленький плотный человек с доброй, чуть застенчивой улыбкой.

Я сразу же загнал два шара. Дементьев учуял серьезного противника, и снисходительное выражение с его массивного лица исчезло.

Бедный провинциал! Он лез из кожи, чтобы «высадить» меня, даже не подозревая, что все его маленькие уловки мне наперед известны. За мной был почти десятилетний опыт игры, игры азартной, из вечера в вечер. В Москве мне приходилось играть и со знаменитыми артистами, с теми, кого уже при жизни зовут классиками. Именно за бильярдным столом проводил я большую часть своего досуга.

Разумеется, я его «высадил» в два счета, и ему следовало лезть под стол. Но великодушие взяло верх, и я в свою очередь пощадил Дементьева.

— А вы, черт побери, с изюминкой! — сказал он. — Высший класс… И где только успели так поднатаскаться?

Я ничего не ответил. Нас позвали в гостиную — большую комнату с мягкой мебелью и люстрой из хрусталя. На стене висели гравюры, в углу лаково блестела полированная крышка рояля. Здесь было светло как днем. В клетке мелодично посвистывала какая-то странная пестрая птица с длинным изогнутым клювом.

Узнав, что я побил «непобедимого» Дементьева, Иван Матвеевич пришел в восторг и оповестил о моей победе всех собравшихся. У меня создалось такое впечатление, что даже сам Дементьев рад, что его наконец «побили».

— Начинаю восхищаться вами все больше и больше, — произнесла Катя вместо приветствия. — Рада, что пришли.

Она в самом деле была рада. Я заглянул в серые с синеватым отливом глаза и тихо продекламировал:

Она предостерегающе подняла бровь, улыбнулась и сказала:

— Идите лучше представьтесь Ульяне Никифоровне.

Жене Кочергина Ульяне Никифоровне, по моим подсчетам, было за сорок, но выглядела она почти ровесницей мне: стройная белокурая женщина в черном платье, лучистые глаза, несколько задумчивые, лицо белое, с тонкой кожей. На шее золотая цепочка с медальоном. Не так давно Ульяна Никифоровна закончила аспирантуру, ноот научной работы отказалась, приехала к мужу и сейчас ведала электрической подстанцией. Она показалась мне ослепительно красивой, далекой от всех нас. Я назвал себя. Ульяна Никифоровна внимательно оглядела меня, потом сказала:

— Вы тогда были совсем мальчиком. Помните, как мы с вами охотились на гусей? Мне до сих пор жаль того гуся… С тех пор я получила отвращение к охоте, а ведь считаюсь истой чалдонкой. Заходите к нам чаще.

Некогда у меня к этой женщине было чисто сыновнее чувство, а теперь я взглянул на нее совсем другими глазами. Она, по-видимому, уловила это и улыбнулась снисходительно.

Трифон Камчадал приветствовал меня как старого знакомого и сразу же завладел мной.

— Тут часто по субботам устраиваются «сиропники» (как я зову их из-за отсутствия спиртного), и я воленс-ноленс должен присутствовать, — сказал он. — Любопытная публика, но все утомительно умные. Среди них я чувствую себя закоренелым идиотом. Счастлив видеть вас. Теперь я не одинок.

— Я себя к закоренелым идиотам не причисляю.

Он спохватился:

— Вы неправильно поняли, — и, обиженный, отошел.

Компания собралась большая. Здесь были инженеры, техники, их жены и дочери. Во время ужина я сидел рядом с Катей. Заметив, что я чувствую себя стесненно, она незаметно пожала под столом мою руку: крепись, мол!

После ужина энергетик Рязанцев попросил хозяйку:

— Сыграйте что-нибудь, Ульяна Никифоровна. Этакое прозрачное, для души… Мы уже давно не слыхали вашей чудесной игры.

— Да, да, просим! — поддержали мужчины.

Ульяна Никифоровна не заставила себя долго упрашивать, подсела к роялю. Все притихли, притихла и пестрая птица, поглядывая на гостей круглым желтым глазом.

Я сидел, откинувшись на спинку кресла, и слушал «Лунную сонату» Бетховена. В открытые окна врывались запахи леса, мерные звуки хвойного прибоя. На сердце было тихо и спокойно,, не хотелось покидать этого мирного уголка. Теплое щемящее волнение переполняло меня и от мысли, что Катя рядом. Она сидела на маленьком табурете и задумчиво расправляла складки платья.

Музыка постепенно затихла. Хозяйка поднялась, шутливо под аплодисменты раскланялась, подошла к Дементьеву и с лукавой улыбкой произнесла:

— А теперь вы, Сергей Ефремович!

Я не понял: Ульяна Никифоровна, по всей видимости, решила подшутить над этим сумрачным человеком. Невозможно было даже мысленно представить Дементьева за роялем. Музицирующий медведь!.. Я усмехнулся, вообразив, как он усаживается, грузный, неповоротливый, на хрупкий стул и начинает колотить здоровенными ручищами по клавишам.

Дементьев что-то промычал, но поднялся и, к моему изумлению, уселся за рояль.

Мощная мелодия неприятно всколыхнула нервы. Пальцы легко, уверенно побежали по клавишам. Еще недавно безразличное лицо Дементьева преобразилось, сделалось жестоким и властным, оно дышало энергией и сигай. Что же это такое? Я не верил своим ушам. Он исполнял «Прелюд» Рахманинова. Вернее, он играл нечто напоминающее «Прелюд». Играл мастерски, почти с пренебрежением. Беспрестанно вплетал в игру новые и совершенно чуждые теме мелодии, «фантазировал». Эффект получался потрясающий. Звуки, как волны взбунтовавшегося моря, захлестнули меня. Но когда звуки почти замирали, мне казалось, что падает пушистый снежок.