Михаил Колесников - Право выбора

Ответственность. В характеристике так и записано:

«Хорошо развито чувство личной ответственности».

Тут у каждого оно хорошо развито.

Больше всех переживает прораб участка Скурлатова. Сегодня утром устроила мне разнос:

— Какой же вы бригадир, если так распустили людей?! У Петрикова — непровар, у Тюрина — прожог, у Сигалова — натеки, у Демкина — внутренние и наружные трещины. По работе вашей бригады можно составить полную таблицу дефектов. Вы что, ларек для овощей строите?! Почти у всех шестой разряд, а шов хуже, чем у самого захудалого третьеразрядника!..

Я слушал молча. В какой-то миг мелькнуло: отказаться от бригадирства, махнуть на все рукой и уехать на Дальний Восток, к океану… Занудливая бабенка, типичная перестраховщица. Непедагогичная в своей основе…

И как только пришло на ум это точное словечко, я сразу успокоился. И больше не слушал, а смотрел: красиво очерченные вздрагивающие полные губы, блестящие черные глаза, какие-то жесткие и в то же время чувственные, суженные сумеречные глаза. Что-то во мне вдруг всколыхнулось, и я увидел ее словно бы впервые. Она показалась мне ослепительно красивой. Теперь я стал прислушиваться к ее голосу, не вникая в слова. Я слушал. Слушал и следил за маленькой узорной варежкой, которая выделила себя в отдельное существо, то поднимаясь, то опускаясь, и у меня перед глазами плясали огненно-красные, ярко-желтые и синие пятна и полосы.

— Так чего же вы молчите? — сказала Скурлатова, отчаявшись пробить брезентовую броню.

Она стояла передо мной в замшевом коричневом кожушке, в меховой шапочке и смотрела на меня снизу вверх. А я почему-то вспомнил, что ей тридцать два и что разница в годах не так уж велика.

— Я готов есть сено.

Взгляды наши встретились. Она почему-то смутилась.

— Это в каком же смысле?

— Во всех смыслах. Если верить доске показателей, наша бригада вчера вышла на второе место. Главный сварщик Лихачев сказал: так держать! Но это еще не значит, что у нас нет недостатков, о которых вы говорили. Вашему глазу мы верим больше, чем самым точным дефектоскопам и ультразвуковому контролю.

Она улыбнулась:

— Вы умеете заговаривать зубы.

— Зачем же? У нас в бригаде было вчера собрание. Взяли обязательство изжить непровары и трещины. Присутствовали секретари партийного и комсомольского бюро.

— Почему меня не пригласили?

— Вы были на приеме у главного инженера.

— Все-то вы знаете. Действительно была. Ну и как прошло собрание?

— Нормально. Драили каждого. В том числе и меня. Думаю, пойдет на пользу.

— Завидую вашей выдержке в работе с людьми. Где бы мне ее набраться?

— А вы представьте себе, что мы монтируем обыкновенную тепловую электростанцию. Не бойтесь жестких слов: «нейтронная защита», «радиоактивная утечка».

— Вы демагог. И все-таки вы мне нравитесь.

— Вы мне тоже. В вас бездна обаяния, как говорит наш мастер Шибанов.

— Я не в том смысле. Мне нравится ваша уравновешенность, вы человек без комплексов. А Шибанов — старый мухомор со вставными зубами. Все суетится, ухаживает за дамами. Даже за мной. Говорит: по первому вашему зову…

— Ну и как?

— Зова не будет.

— Что так?

— Мне импонировал другой, без вставных зубов. Но я ему, видно, не импонировала, — неожиданно говорит она. — Скажите, почему в жизни все так сложно и запутанно?

Ну кто ей «импонировал», известно всему участку: главный инженер Угрюмов. Но, говорят, он-то к ней совершенно равнодушен. К тому же у него жена и двое детей.

— А правда, что вы родственник Угрюмова?

— В некотором роде да: мы братья по разуму, как сказал один сумасшедший, входя в палату после процедур. Я, конечно, младший, так как у меня темный ящик устроен проще. Одним словом, интеллектуальное сродство. Когда-то мы с ним прели в одном забое, долбили породу…

— Мне кажется, что ваше интеллектуальное родство не ограничивается только этим. У вас острый ум. К тому же вы молоды. Это большое преимущество…

И вот целый день ожидание чего-то радостного переполняет меня. Перед глазами мелькает ее узорная варежка. Да, да, Юлия Александровна, в жизни все сложно и запутанно… Ваша варежка пахнет снегом, и ваше лицо пахнет снегом, и волосы, которые выбиваются из-под меховой шапочки, пахнут снегом. Черт возьми, почему я так много думаю о ней? И мне в высшей степени наплевать, что вы, Юлия Александровна, непедагогичны: такая вы нравитесь мне еще больше.

Зачем все это, зачем? Все равно не будет того, что было…

…По крутой каменистой тропе мы поднимаемся с Таней на сопку. Сверкающее море стоит дыбом. От ветра захватывает дух. На розовато-белых скалах гнездятся птицы. Кайры, топорки и чайки иногда поднимаются с карнизов и заслоняют небо. «Ты стала похожа на цыганку», — говорю я Тане. Вот такая она и есть. Волосы черные, лицо темное от загара. Качаются в ушах большие круглые серьги.

«Только ты со здешними девчонками не водись, — говорит Таня. — Все равно тебя никто не полюбит так. Окончу техникум, а ты демобилизуешься, тебе немного осталось служить. Поедем домой, в Сибирь…» Когда потом, ночью, поезд увозил Таню в Читу, я долго ходил по перрону и с грустью думал, что жизнь в основном и состоит из коротких встреч и длительных разлук. Мелькнул день, полный сияния моря и неба, запаха листьев и хвои, — и нет его. Теплые губы Тани, ее ласковые руки… Виделись мы не часто, но вся жизнь каждого из нас была подчинена этой любви…

…Снова охватывает холодная грусть. И весь утренний разговор со Скурлатовой как-то утрачивает свою многозначительность. Да ничего особенного и не было сказано. Померещилось, будто протянулась невидимая ниточка, а на поверку — я просто все выдумал. Обычная скурлатовская непедагогичность, неумение создавать некую дистанцию между собой и подчиненным, панибратство, которое простак может принять за некую задушевность, особое отношение. Она интересуется Угрюмовым и, вообразив, что я его родственник…

Многие пытаются понять, что связывает меня с Угрюмовым. Бригадир термистов Дима Гуляев, с которым мы живем в одной комнате, ревниво допытывается:

— Ты скажи, скажи, как тебе это удается: главный сварщик с тобой за ручку здоровается, главный инженер в кафе приглашает, Шибанов с тобой на «ты», Скурлатова на собраниях расхваливает. Я не удивлюсь, если сам Коростылев пригласит тебя на а-ля фуршет. Ты что, побочный сын?..

— Я сын трудового народа. Мать — дворничиха, отец был простым солдатом, погиб в Берлине. Никто из родственников под судом не был и за границей не проживал. Предки в каменном веке не имели железного топора.

— Чудной ты…

— Жизнь покрутит, и ты будешь чудной.

В одной книге я наткнулся на слова, поразившие меня созвучностью тому, что живет во мне: