Михаил Колесников - Право выбора

Чулков затихает.

— Ладно, обойдемся без расследования, — умиротворенно говорит он. — Я уже приказал заменить аппарат. Кланяйся, старичок, Чулкову в ножки. Я человек покладистый.

— Кланяюсь. А теперь разрешите мне поработать…

Казалось бы, инцидент исчерпан. А у меня все еще дрожит каждый нерв. Виноват или не виноват Демкин, но ведь рано или поздно может случиться ЧП: поражение сварщика током.

Нет уж, товарищ Чулков, не делайте нам одолжения, сегодня же обо всем доложу Скурлатовой. А Демкина надо пропесочить, пропесочить…

Замкнутся проклятые обмотки — пиши пропало.

Даже среди ночи, во сне мне часто мерещится: кто-то из ребят моей бригады лежит, скорчившись, на снегу.

Чулков и Демкин уходят, а я все не могу прийти в себя, электрод валится из рук. Но нужно приниматься за дело: счет идет на часы, на минуты… Живей, живей!

Как-то я спросил у Родиона Угрюмова:

— Правда, что Коростылев — гениальный ученый?

Родион пожал плечами:

— Знаешь, что такое гений? Высшая степень творческой одаренности. Он воздействует на все человечество, а не только на своих знакомых.

— А Коростылев?

— Он талантливый физик. Очень талантливый. Много оригинальных работ. Его почему-то все время тянет в космологию. Ну, о работе, посвященной пульсации поля мирового тяготения, ты знаешь. Она широко известна.

— А еще?

— Да он гипотезы как блины печет. У него многомерное мышление, приспособленное для всяких парадоксов. Можно позавидовать. Я ведь тоже метил в ученые, в Ньютоны, а получился просто специалист с организаторско-техническим уклоном. Я ведь увлекаюсь магнитогидродинамикой. Одним словом, хобби.

Родион, конечно, форсит. Его увлечение магнитогидродинамикой давнее, серьезное. Собственно, до последнего времени он и занимался физикой плазмы под началом все того же Коростылева. Я был в их лаборатории и долго рассматривал установки «Токамак», тороидальные установки, дисковые генераторы, модели коаксиальных инжекторов — царство техники будущего. Вот где бы поработать! Здесь занимаются проблемой управляемого термоядерного синтеза. Родион говорит, что эта еще только нарождающаяся наука, магнитогидродинамика, должна решить задачу извлечения неисчерпаемой энергии и создания непроницаемого силового поля. Ведь с помощью магнитных полей уже научились управлять раскаленной до нескольких миллионов градусов плазмой.

От импульсных разрядов в лаборатории невольно тянешься мыслью к вспышкам на Солнце, к явлениям, связанным с образованием и распадом оболочек новых звезд. Все это так величественно, что я тоже почти с суеверным страхом поглядываю на белый лоб моего старого приятеля Родиона Угрюмова.

— И какую новую гипотезу придумал Коростылев?

— Так, игра ума. Но если все подтвердится, — переворот в космологии.

— Расскажи.

— Длинно.

— Мне нужно. Очень нужно. Прямо-таки позарез. Чтобы отойти от мелочей. Есть какая-то потребность в подобных вещах. Для общей перспективы.

— Изволь. Ты прав, старик: еще Берлиоз говорил, что нелепости необходимы человеческому уму. Дело тут вот в чем. Коростылев любит разгадывать неразрешимые загадки. Астрономы подметили необычайное явление в других галактиках: у звезды альфа Девы обнаружена яркая струя, истекающая из ее ядра, подобно лучу прожектора протяженностью в сотни световых лет. Концентрация энергии в этой струе эквивалентна энергии миллионов сверхновых звезд или излучению триллионов обычных звезд. Это явление совершенно невозможно объяснить ни одним из известных нам природных процессов. Ну, разумеется, Коростылев попытался найти решение. О двойных, или кратных, звездах слышал? Вот представь себе, в некоторой части пространства имеется плазма, состоящая из смеси протонов и антипротонов. В итоге частичной аннигиляции образуется защитный слой между веществом и антивеществом. Это все равно как если бы на раскаленную докрасна плиту уронить каплю воды; капля не испаряется целых пять минут. Между каплей и плитой образуется слой пара. Чем выше температура, тем толще изолирующий слой пара. Всеобщий закон природы. Дошло?

— Гони дальше.

— Так вот, Коростылев выдвинул гипотезу, что из вещества и антивещества соответственно образуются звезда и антизвезда — двойная звезда. Если хочешь знать, двойных звезд в галактике почти столько же, сколько одиночных.

— Гони, гони.

— Двойная звезда — только стадия. На определенном этапе эволюции звезда, сблизившись с антизвездой, обволакивает ее.

— Ты хочешь сказать, что и наше Солнце?..

— Коростылев считает, что наше Солнце имеет именно такую структуру: под пластами раскаленного вещества находится ядро из антивещества, они разделены мощным магнитным слоем.

— Выходит, наше Солнце в какой-то мере антизвезда?

— По-научному, амбизвезда. Коростылев утверждает, что большинство одиночных звезд — амбизвезды, в прошлом — двойные, в будущем — сверхновые.

Долго Угрюмов излагал мне сногсшибательные теории Коростылева, которые и охватить рассудком трудно…

Вот что такое Коростылев, приглашающий меня в свой кабинет. Почему-то неуютно и страшно.

Лауреат, депутат, Герой Социалистического Труда. А за всем этим — бездна труда, поиски, взлеты мысли, горы научных работ. Его мозг — инструмент века, и для него физические законы, дифференциальные уравнения и всякие там исчисления — мелкие орешки, строительный материал, мыслительный фон.

Я не знаю, как вырабатывается подобное космическое мироощущение; а может быть, есть люди, предрасположенные к нему с самого рождения?

Что нужно Коростылеву от меня? Сломай голову — не догадаешься. Такие люди несут в себе слишком много неожиданностей…

Вхожу в просторный кабинет, залитый молочным светом. На стенах — чертежи. Очень много чертежей; продольный разрез здания, поперечный, горизонтальный, изометрические изображения фундамента и реактора. На отдельном столе макет нашей атомной электростанции — такой она будет в скором времени. Тут же толстая книга «Расчет толщины биологической защиты реактора, реактивного зала и бассейна выдержки».

Коростылев что-то читает. Стою затаив дыхание, не знаю, что в таких случаях нужно делать, сердце неистово стучит.

Наконец он замечает меня:

— Пришли? Хорошо. Присаживайтесь. Аня, принесите нам, пожалуйста, чаю…

И я вижу его внушительное лицо вблизи: холодные, рассеянно-мечтательные глаза, крупный рот, ироничный и в то же время твердый. Ученый все еще где-то там, в своих научных грезах, в другом измерении. И, возвращаясь оттуда ко мне, он говорит:

— В самолете я стал невольным свидетелем разговора двух врачей. Один из них сказал: «Не хочу, чтобы мои сыновья были врачами. Пусть будут инженерами». Как будто можно в таких случаях решать за сыновей?! А если бы папе вдруг захотелось, чтобы его сыновья стали художниками или математиками?.. Расскажите о подготовке сварщиков.