Михаил Колесников - Право выбора

— Никогда еще не видал живого писателя, — сознался Бакаев и спросил у Юрки: — А какие книжки он написал?

— Что-нибудь да написал, — ответил Ларенцов уклончиво. — Читал, но что, не припомню. Вот, может, он знает, — Юрий указал на меня. — Тоже ведь из Москвы.

Мне хотелось «утереть» всем им нос, но сколько ни напрягал я память, так и не смог вспомнить ни одного названия произведений писателя Камчадала.

— Эх вы, темнота! — пристыдил нас рабочий Недопекин. — «Пылающие скалы» — толковая книжка. Еще когда в семилетке учился, читал. Про Камчатку. Ну, про любовь, конечно. Там такой ученый и Нонна. Здорово описал!

Уличенные в невежестве, мы прикусили языки. Про Камчатку… Камчадал… Наверное, псевдоним. За псевдонимом всегда скрывается что-то таинственное. Сразу видно, что настоящий писатель, — с псевдонимом!

— А если возьмет да про нас и напишет! — сказал Ерофей Паутов. — Ну, не про наш забой, а вообще…

— Ты бы, Паутов, хотя бы комбинезон сменил: латка на латке, а на самом ответственном месте дырка, потроха видно, — рассмеялся Бакаев. — А то занесут его черти в наш забой, глянет на тебя — опишет, а мне потом выговор влепят за твою мотню. Скажут: не провел разъяснительную работу. Да и вообще всем почиститься нужно, а то рыла ржавчиной покрылись.

Все были приятно взбудоражены, и даже смурый Бакаев шутил.

В самом деле, чем черт не шутит: заглянет столичный писатель на нашу площадку, начнет задавать замысловатые вопросы да все в книжечку записывать. А что он там пишет, кто его знает? Похвастать нашей бригаде пока нечем. Все вроде идет как и у других, и машинист как будто опытный, а на поверку ерунда выходит.

— Наведался бы ты к Паранину, поспрошал, как они умудряются по две нормы выдавать, — сказал мне Бакаев с некоторым смущением. Бригадир уже уверовал в мою сообразительность и, по-видимому, решил, что я смогу подсмотреть кое-что у передового машиниста.

Учиться никогда не зазорно, и я поплелся на другой конец уступа, где находились паранинцы.

Паранинцы встретили меня сдержанно. Состав только что ушел, и бригада устроила перекур. Сам Паранин, здоровенный мужик с шишкой на лбу и колючими ехидными глазками, прячущимися в морщинистых веках, молча указал мне место рядом с собой. Я уселся на ноздреватую бурую глыбу.

— Вы что, теперь в другую смену работаете? — спросил он язвительно, и глазки совсем скрылись в морщинистых веках.

— Да нет, зашел просто так. Познакомиться, посмотреть, как работаете.

Он хмыкнул:

— Заместо ревизора, выходит? Посмотреть, как работаем… Ну, смотри, смотри. Эй, Микола, угости соседа самосадом! — крикнул он своему помощнику. — У них сейчас бригада знакомиться разбрелась. Ну, Бакаев откалывает номера! Тут дохнуть некогда, а он гостей насылает.

Рабочие рассмеялись.

— Поучиться я пришел, Лука Петрович. Не ладится у нас.

Машинист посерьезнел, сдвинул брови:

— Тогда другое дело. А то, вижу, шляется человек, а чего шляется он в рабочее время, невдомек. Наука у нас нехитрая. Вот подкатит состав — гляди, подмечай. Чем богаты, тем и рады… Теории тут немного, а все больше практика…

Я видел фотографию Паранина на Доске почета. И там он выглядел не так, как в жизни. С фотографии смотрело окаменевшее лицо. Создавалось такое впечатление, будто воротник рубашки жмет Луке Петровичу шею. На самом же деле у Паранина были очень подвижные мускулы щек, голову в плечи он не вбирал, как то запечатлелось на фотографии. Вскоре я убедился, что он весьма умный собеседник и не такой уж ехидный, каким его все считали. Он сразу же понял, что мне нужно. Говорил неторопливо, с расстановкой. По-видимому, и раньше к нему обращались за советом. Рабочие расположились полукругом и тоже прислушивались к нашему разговору.

— Вот ты, голова, посуди, — поучал Паранин густым хриповатым голосом, — как могу научить тебя уму-разуму, если мои секреты всем давно известны, да и сам небось слыхал. Загвоздка вот в чем (объяснил этот фокус не я сам, а ученый человек, Сергей Ефремович Дементьев): оказывается, при черпании грунта я совмещаю до девяноста процентов операций, тогда как другие машинисты совмещают всего семьдесят, а то и того меньше. Смотришь на такого со стороны: как будто ловко работает, а в результате — пшик! Тут скопидомом нужно быть: каждую секундочку учитывать. Секунда вроде ерунда. А так по секундочке, по секундочке, глядишь, и час выиграл. Вот, скажем, машинист за час выполняет сто двадцать циклов. Попробуй сэкономь на каждом цикле по секунде! За сутки экскаватор сто двадцать кубометров лишних выдаст.

Дальше пошел разговор о десятых долях секунды при переключениях. Да, у хитрого чалдона Луки все было учтено. Оказывается, его бригада не тратила времени попусту даже в перерывах в подаче транспорта: разрабатывала удаленные от места погрузки участки забоя, укладывала руду поближе к железнодорожной ветке. Разработку забоя они вели короткими передвижками, не более трех десятых длины хода рукояти. Это исключало работу на больших вылетах ковша, когда бесполезно теряется большая часть подъемного усилия. Он так и сыпал, так и сыпал цифрами. У меня даже голова кругом пошла.

— Опять же учитывай время поворота платформы, — говорил Лука Петрович, — оно составляет ни много ни мало шестьдесят процентов продолжительности всего цикла. Это тоже объяснил Сергей Ефремович — с хронометром все выверял. С умом человек, ничего не скажешь. Ковыряешься тут, вроде и дела до тебя никому нет. А в прошлом году понаехало на наш рудник всякого люду ученого тьма-тьмущая, а с ними и Сергей Ефремович. Нагрянули к нам в забой, что тут было! И на кино снимали. Не нас, конечно, а как черпаем и весь процесс. Скоростная съемка. А еще такие приборы установили — осциллографы — без обеда не выговоришь! — значит, записывали работу электродвигателей. Ну, само собой, техническое состояние проверили. Из самого филиала Академии наук! Это тоже понимать нужно. Сергей Ефремович Дементьев, он нашенский, с Солнечного. Начальником карьера был. Потом решил по научной части пойти: уехал в тот самый филиал аж на самый Урал. Всего два года там был. А как вернулся обратно на Солнечный с экспедицией, посмотрел на все и говорит: останусь здесь — опостылела та ученая служба, хочу на своем руднике остаться. И остался. Добился-таки своего. А потом что-то не поладил с начальством. Замордовали его, должность маленькую дали. Ну, запил, конечно, с горя человек. А ведь каков! Не уехал… Мог бы опять в науку податься, а не уехал. Здесь, говорит, мое настоящее место…

Паранин совсем забыл о цели моего посещения, все сокрушался, что понизили в должности ни за что ни про что некоего Дементьева, у которого «котелок варит» не хуже, а то и лучше, чем у самого Кочергина. О Дементьеве говорил с любовью, даже с некоторым восторгом, словно о каком-нибудь былинном герое.