Петр Проскурин - Исход

В самом начале беседы, в целом скорее для Зольдинга неприятной, майор Курт Бехзах встал и, щелкнув каблуками, поздравил Зольдинга с повышением в чине, о чем он узнал еще вчера под вечер, перед вылетом сюда.

— Поздравляю вас, господин Зольдинг, сегодня фюрер произвел вас в генерал-майоры. Вы не можете знать, до вас приказ не мог дойти так скоро.

— Благодарю, — наклонил седую голову в поклоне Зольдинг, со старым приятелем сына он мог обойтись без церемоний. Весь дальнейший разговор был окрашен сообщением Бехзаха; Зольдинг глубоко в душе давно считал себя несправедливо обойденным, сейчас же был больше расстроен, чем обрадован. Ко всему этому примешивалось совершенно уж личное: Зольдинг никогда не любил Курта Бехзаха из-за сына. Пауль был моложе на три года, от матери он унаследовал сентиментальность и склонность к возвышенному строю мыслей, и Курт Бехзах, красивый, блестящий, туго перепоясанный ремнями, умевший зажечь не только речами о новой Германии, новой Европе, но и на деле, в боевых отрядах национал-социалистической партии доказывающий свою фанатическую приверженность фюреру, стал для Пауля олицетворением национального героизма. Это Бехзах внушил Паулю, что именно они, молодое поколение, надежда нации, обязаны избавить Германию от национального унижения; в его словах и тоне чувствовалось легкое презрение к тем, кто довел нацию до Версальского договора.

Зольдинг в свое время не раз пытался помочь сыну взглянуть на все происходящее глубже, и зашел в тупик; он пытался пробудить в нем родовую гордость, и сын со всей самонадеянностью молодости ответил, что «санитаром истории быть никому не позорно, ни торгашу, ни аристократу, и что совесть будет всегда чиста, если есть убеждения в необходимости того, что делаешь».

Борьба за сына кончилась не в его пользу, и Зольдинг однажды после резкого и тяжелого объяснения перестал замечать сына, хотя скрытая боль осталась. Какие надежды он возлагал на своего мальчика! Конкретно, Курт Бехзах был силой, оторвавшей от него сына: Зольдинг понимал, что и Курт в свою очередь тоже жертва и поделом. По твердому убеждению Рудольфа Зольдинга, молодые люди из дворянских семей должны были строить карьеру на военном поприще, а не на полицейском. Уже три года Зольдинг не видел сына и, если случалось писать ему, писал коротко, сухо, почти официально; он нигде и никогда не говорил о сыне, словно его не существовало. Но вот теперь, при виде корректного, подтянутого и в штатском Бехзаха, он вспомнил сына студентом; ведь это та молодая Германия, у которой опять не хватало мудрости остановиться на нужном рубеже. Всех их напугал ноябрь восемнадцатого года, а поколение, идущее за фюрером, молодое, энергичное, полное сил, рвалось к борьбе за будущее. И нация, сплотившись в один кулак, заставила умолкнуть недовольные голоса; в директивах, приказах, инструкциях было учтено все, вплоть до племенного скота в оккупированных областях Востока, вплоть до зарплаты и увеселительных мероприятий для великорусских рабочих, и не была лишь учтена зимняя эпопея под Москвой, а через год — Сталинград, адский котел, в котором сгорели лучшие дивизии, гордость германской армии. Неужели и эти уроки не дадут результатов? Грозные, кажущиеся пророческими слова теряют всякий смысл, и становится особенно заметна их нищета. «Войну вести буду я. — Пауль в разговорах часто ссылался на эти слова Гитлера, как на образец высшего военного мышления, и потому они запомнились. — Я определю благоприятный момент для нападения. Я дождусь этого момента, наиболее благоприятного из всех, с железной решимостью, и я его не упущу. Я вношу всю энергию в то, чтобы его вызвать. Такова будет моя задача. И когда мне это удастся, я буду иметь право послать молодежь на смерть».

— Хотел спросить у вас, Курт, сильно ли бомбят?

— Прилично, господин генерал, хотя сейчас, по-моему, не время мелочных подсчетов, разве в этом дело? До последнего часа не знал, что попаду в Ржанск, я бы попытался связаться с вашей семьей.

— Они сейчас в поместье…

— Я бы смог съездить.

Пока Бехзах рассказывал о берлинской жизни, об общих знакомых, Зольдинг молчал. В самом деле, ведь не может быть, чтобы он, этот молодой человек, так ничего и не понял, ни о чем не задумывался. Собственно, сын не так уж и виноват перед ним, отцы, пожалуй, ответственней за сыновей, никто не снимал ответственности и с него.

— Вы ничего не спрашиваете о Пауле, — сказал Бехзах. — Я его недавно видел. Он отлично выглядит, крест с дубовыми листьями очень к лицу нашему маленькому Паулю. Он далеко пойдет.

— Как же все-таки далеко?

— Наши счеты с Россией не кончатся этой войной. Можно? — Бехзах потянулся к бутылке и налил. Сегодня он бравировал сильнее обычного. Какое в конце концов ему дело до Зольдинга, пусть этот бурбон считает, что у них нет принципов, что они убийцы и все прочее. Что старое аристократическое сословие изжило себя, оказалось неспособным взять в свои руки судьбы нации — еще не беда, важнее другое. Даже потомственные военные из дворян, подобные Зольдингу, до сих пор втайне не принимают полностью того, что должно было свершиться. Он попросту не станет обращать на это внимание. Зольдинг останется Зольдингом, а Германия Германией. Ради Пауля он не станет обращать внимания на его отца, что бы старик ни выкинул. Кстати, помнится, он всегда был достаточно желчным человеком.

Бехзах щелкнул зажигалкой и закурил; Зольдинг ждал, что он опять начнет разговор о Пауле, но Бехзах молчал, и Зольдинг спросил:

— А для вас, Курт, все по-прежнему ясно?

— Вам покажется это самонадеянным, но я осмелюсь ответить утвердительно. Простите, господин генерал, мне всегда казалось, что вы, как эполеты, с гордостью несете на своих плечах старые дворянские догмы и добродетели. А ведь они — давно обветшавший мусор. Мир их не приемлет. Сбросьте их, генерал, и вы почувствуете, что вам в лицо бьет свежий ветер.

— Опять старое…

— Нет, нет, вы ошибаетесь, не старое. Это вечная тема. Для всех времен и народов. Идеи, и чистота, и божественный образ Лауры — все умирает в пустом желудке. Расцвету духа, взлету идей у всех народов, расцвету искусств всегда предшествовало экономическое благополучие. А попросту, по-солдатски — сытый желудок. Простите…

— О, если бы не эти ваши солдатские вульгаризмы! Если бы ваши доктрины облекались в более изящные формы…

— И что же, господин генерал?

— Вы большего бы достигли. Люди любят красивую ложь.

— Но подчиняются они только силе, господин генерал.

— Сила рождает силу. — Щелкая ногтями по полупустой рюмке с коньяком, Зольдинг вслушивался в прозрачный тонкий звон цветного богемского стекла. Сила рождает силу, действительно, вот почему такой умный человек, как Курт, пошел работать именно в шестой отдел РСХА.