Константин Локотков - Верность

— А я что привез тебе! Ты смотри… конфеты… игрушки… А лошадь какая… Ах, какая лошадь… На колесах! Ты посмотри только.

Он оставил руку Сережи, нагнулся, быстро собрал рассыпавшиеся по земле игрушки и, прижав их к груди, вдруг побежал в сторону, броском сел на бугорок, игрушки опять рассыпались. Смирнов замахал руками, закивал, плутовато, заманчиво замигал глазами, подзывая Сережу.

Тот стоял там же, где оставил его Смирнов, и, насупясь, недоверчиво смотрел на него. Потом повернул голову направо — в зарослях акации белел халат тети Глаши, она кивала Сереже.

Он робко подошел и остановился в нескольких шагах.

— Ну, иди, иди, — звал Смирнов, — не бойся. Смотри, лошадь.

Он неумело, растерянно вертел деревянную лошадь, речь его тоже была неумелой и смешной в своей беспомощности, и только лицо красноречиво говорило обо всем: глаза, губы, морщинки под глазами — все жило, двигалось, манило Сережу и ободряло.

— Это не лошадь, — вдруг сказал Сережа.

— Как… не лошадь? — удивился Смирнов.

— А зачем хвост на спине? — Сережа протянул руку и коротко засмеялся. — Так не бывает.

Смирнов посмотрел на лошадь. Да, высоковато прилепили ей хвост.

— У петухов такой — вверх, — снова сказал Сережа и нахмурился, вновь посмотрел направо. — Я пойду.

— Подожди… Как же так? — Смирнов забеспокоился, пошарил руками вокруг себя. — Ты… Вот что… Подойди поближе. Смотри… яблоки… конфеты… Это я все тебе — бери, кушай!

— А вы кто? — вдруг спросил мальчик.

Смирнов не нашелся, что ответить, в замешательстве пошарил в портфеле, мгновенно испугавшись: неужели потерял? Нет, вот она! Достал оттуда губную гармошку.

— Смотри, гармошка. Вот это вещь! — и быстро, озорно подмигнув Сереже, провел по губам гармоникой, извлек тонкий захлебывающийся звук и крякнул:

— Эх, штука! — Резко протянул руку с гармоникой вперед, весело сказал: — На, попробуй.

Сережа осторожно взял, повертел в руках.

— Ты — к губам, к губам.

— Я умею, — сказал Сережа и с медленной опаской посмотрел на Смирнова. — Это вы… насовсем?

— Совсем, совсем. Бери!

Сережа подумал.

— Спасибо, — тихо произнес он.

Приложил гармонику к губам и осторожно дунул.

— Здорово! — сказал Смирнов. — Прямо замечательно! А теперь мы будем есть яблоки. На, лови! Поймаешь?

— Только не сильно, — сказал Сережа, улыбаясь.

Смирнов осторожно бросил. Сережа поймал обеими руками, прихлопнув яблоко к груди, и засмеялся.

— Ешь! — Смирнов хлопнул ладонями. — А теперь смотри: автомобиль сломался, пружина лопнула, что ли? Не пойму. Иди посмотри.

Сережа подошел, наклонился, упираясь руками о колени, стал рассматривать игрушки, взял автомобиль в руки.

— Резинку надо. Вот сюда и сюда. У Юрки сломался, он взял и — резинку! Поехал!

— А-а… Так-так… Ишь ты… А я не догадался.

…Они сидели рядом на бугорке, ели яблоки. Сережа рассказывал, как он ловил рыбу и как большой окунь — вот такой! — показал он, — сорвался.

Смирнов гладил его плечики, наклонившись, заглядывал в чистые, с радужными искорками зрачки. Размышляя о том, как приступить к самому главному, он спросил:

— Хороший я?

— Хороший, — ответил Сережа.

— Ты хотел бы такого папу?..

— Папа на войне, — сказал Сережа.

— А ты б узнал, если б он пришел?

— Узнал.

— Какой он?

— Хороший.

— Такой, как я? Нет?

Сережа посмотрел на него:

— У него ордена.

— У меня тоже ордена.

— Ну, ордена! — Сережа засмеялся. — Где?

Ах, он их не надел. Вот жалость! Смирнов указал на планки с левой стороны груди.

— Это вместо орденов. Это все равно, понимаешь?

— Ну, ордена лучше! — Сережа поковырял пальцем яблоко. — Мама говорила, как придет папа, чтобы я поцеловал. И чтоб слушался. Я буду… думаете, не буду? Я жду, а он не едет. Юрка говорит: бросил. Я ударил его, он — меня. Он меня больно, а я — нет. Потом я хотел пожаловаться тете Глаше, ее не было, и… и…

У мальчика задрожали губы.

— Сережа! — Смирнов взял его руки, прижал их к лицу. — Сережа… Поедем со мной. Я тебе ордена покажу. У меня лодка есть, велосипед. Все, что хочешь… Поедем…

— Маленький?

— Велосипед-то? Маленький, на двух колесах.

— Как настоящий все равно?

— Как настоящий. Поедем!

— А далеко?

— На поезде.

— Ну-у, — Сережа разочарованно сложил губы. — Далеко. И тетя Глаша не пустит.

— А мы ее спросим. — Смирнов оглянулся. Женщина в белом халате стояла на прежнем месте. — Тетя Глаша!

Та быстро подошла, словно ждала этого.

— Тетя Глаша, вы отпустите Сережу со мной?

Женщина посмотрела на мальчика. Он сидел, полуотвернув лицо и рассматривая яблоко, словно раздумывая, съесть или нет.

— Поезжай с папой, Сережа, поезжай, — сказала тетя Глаша.

Сережа поднял голову, большими глазами посмотрел на женщину, медленно, словно боясь, перевел их на Смирнова.

— Папа? — тихо сказал он.

— Папа, папа, — закивала женщина. — А ты и не поцеловал его?

Сережа выронил яблоко, медленно наклонился за ним, как-то высоко и потерянно приподняв плечи. Смирнов увидел бурую прядку волос на затылке, тонкую шею с белой, нетронутой солнцем полоской кожи под воротником, в груди у него что-то захлопнулось. Он с тоской протянул к сыну руки, привлек его к себе и стал целовать его в глаза: сначала в один, потом в другой. Сережа легонько упирался в его грудь и смотрел серьезно, неотрывно, не уклоняясь от поцелуев, в большое, доброе лицо неизвестного человека, который вдруг оказался папой.

Потом вздохнул и неожиданно спросил с мягкой, все еще недоверчивой, но счастливой интонацией:

— Правда?

— Правда, — глухо, не сразу ответил Смирнов, уткнувшись лицом в худенькое плечо сына.

— А я не зна-ал… — протянул Сережа и засмеялся и легонько, стал поднимать голову Смирнова, охватив его лоб теплыми маленькими пальцами.

…Потом Смирнов нес Сережу на руках. Тот, блестя глазами, спрашивал:

— А рыбу будем ловить?

— Будем, Сережа.

— А велосипед у тебя есть?

— Есть! Хороший велосипед, увидишь сам!

Это была первая их встреча.

Шумели сосны, солнечные просветы мягко лежали на теплой, устланной хвоей земле, и тихо шевелились листья берез. Ветер утих.

Смирнов думал о сыне, о людях, что сохранили, его и воспитали, и благодарное чувство овладело им. На плечах доверчиво лежали маленькие руки ребенка, и Смирнов знал, был уверен, что теперь его с ним ничто не разлучит.

Девушке-оператору, дежурившей на диспетчерском пульте, не было никакой нужды так отчаянно-резко звонить директору. Следовало бы просто встать с места и, раскрыв дверь в соседнюю комнату, учтиво попросить:

— Степан Ильич, возьмите трубочку, — Москва…

Здесь, в заводоуправлении, они были вдвоем в этот поздний час. Их разделяла тонкая застекленная перегородка. Соседство директора лишало девушку-оператора ее маленьких ночных радостей. В его отсутствие она, пользуясь одиночеством, могла и почитать книжку в свободную минуту, и поболтать с подругой по телефону, а к утру — что греха таить! — и вздремнуть немного, положив голову на стол и обняв рукой телефонный аппарат.