Константин Локотков - Верность

— К счастью, он дежурный по заводу. Да, к счастью, — повторил Степан Ильич, хотя не знал толком, почему — к счастью, и зачем ему нужен сейчас Федор Данилович.

Лиля, разыскивая Фролова, звонила в цеха; Степан Ильич посидел несколько минут неподвижно, потом сказал:

— Утро вечера мудренее, — притушил свет на столе и твердой походкой направился к выходу. Но остановился.

Спать! Какой сейчас, скажите на милость, сон!

Степан Ильич сел на диван и начал думать.

В конце концов, трудность положения была не столько в том, что план высок, невозможно высок, а в том, что его надо выполнить к сроку. Весна — заказчик нетерпеливый — не захочет ждать ни одного дня. Где-то в пути находятся новые станки, в классах вечерней школы обучаются их будущие хозяева-мастера, но сейчас, сейчас… Прессформа для тракторной катушки будет готова завтра. Сроки, сроки! Хотя бы на день сдвинуть сроки! Ничего не придумаешь. Ночью инструментальный цех не работает. И поэтому что сможет предпринять сейчас Федор Данилович? Ничего не сможет, и незачем его вызывать — пусть дежурит да за порядком смотрит на заводе.

Вспомнив Абросимова, Степан Ильич оживился. Какие там у него предложения? Может, действительно что-нибудь дельное придумал там, на фронте, и без дополнительных затрат сумеет увеличить производительность пластмассового цеха?

Так думал, сидя на диване, Степан Ильич, стараясь найти выход, чтобы перехитрить время, хотя бы на день сократить сроки…

Но у времени неумолимый ход, оно не щадило Степана Ильича: шел четвертый час ночи, и голова директора все чаще клонилась к груди…

Сергей действительно вез кучу всяких предложений по рационализации работ на гидравлических прессах. Но он знал, что одни предложения дела не решают. Сергей думал о том, с кем предстоит ему работать. Он вспоминал сейчас не тех, кого оставил со спокойным сознанием: не подведут! — а тех, кто еще робко входил в цеховую семью.

Вообще все, что осталось незавершенным или неясным, особенно тревожило Сергея на фронте. Он много думал об Илюше, Лиле. Но, странное дело, размышляя о других, он в первую очередь вспоминал не тех людей, с которыми дружил, а тех, с которыми жил не в ладу. Много ему насолил Федор Данилович, бывало, кричал, как на мальчишку, в последнюю ночь совсем разругались — несносный старикан! А вот думает о нем сейчас Сергей с добрым чувством.

Веселую минуту пережил он, представляя, как Федор Данилович будет сдавать цех ему, «молодому и передовому»! Интересно, как будет выглядеть товарищ Фролов? Ну не заманчивая ли предстоит картина, когда Сергей, войдя в цех, начнет, — а это он сделает обязательно, назло! — начнет придираться к пустякам: это плохо, это нехорошо, а почему, например, такая-то прессформа не отремонтирована или не сделана новая. Ее, как я понимаю, обязан был изготовить тот же самый Федор Данилович Фролов?

Сергей вдруг расхохотался, поймав себя на этой мысли: она показалась такой же лишней, несерьезной, как и прошлые их ссоры и недоразумения. Потом он подумал: да полно, может, не было никаких ссор? Он удивился этому вопросу и не смог на него ответить.

Чем ближе подходил поезд к конечной остановке, тем сильнее росло нетерпение: скорее, скорее встретить всех, кого знал и о ком думал. И, конечно, что за чушь — это несерьезное желание поиграть на нервах Федора Даниловича. Сергей не станет, разумеется, придираться к пустякам, но требовательность и строгость… это уж будьте покойны, Федор Данилович! Можете кричать и размахивать руками, мы сперва разберемся, что вас тревожит. А потом… Ну, да увидим!

Сергею не хотелось терять ни одного дня. Новая, увеличенная программа потребует, несомненно, больших усилий. Хорошо бы уже сейчас знать, какие предстоят трудности. Предугадывая их, Сергей брал самые крайние случаи.

Но сколько бы он ни думал, как бы ни сгущал краски, намеренно преувеличивая возможные трудности, занимающийся день не казался ему мрачным.

Придет утро, и все станет ясным.

Утро вечера мудренее…

Степану Ильичу показалось, что это он сказал вслух. Больше того, он ожидал, что сейчас встанет с дивана и пойдет к выходу. Спать? Что за чушь, разве можно сейчас спать? Он пойдет в цеха, он разыщет Федора Даниловича, он прикажет…

В кабинете было полутемно, рассеянный свет падал из-за перегородки, и на стене, на белых квадратах окошек отпечатывалась тень головы. Косички! Вот оно что! Опять забыл узнать фамилию девушки, «спасительницы программы». Он подумал о программе, имея в виду не ту программу, которая была, а новую, которую он час назад называл невозможной, и не удивился этому. Он знал, что большой успех слагается из многих маленьких усилий, и если бы не было той, теперь уже маленькой программы, не было бы смысла говорить о большой…

— Завтра я, премирую ту девушку, — решил Степан Ильич и сразу успокоился. Это было его последней мыслью. Он уснул очень спокойным сном, как если бы все, что необходимо сделать, было уже сделано, и ему оставалось только одно — утром, собрав вместе маленькие успехи отдельных людей, начать складывать из них один большой.

Лиля Овчинникова звонила во все цеха в поисках дежурного по заводу, но Федора Даниловича нигде не было. Его помощник по дежурству, веселый техник-контролер Витя из штамповочного цеха, грустным голосом отвечал, что Федор Данилович испарился. Он рассмеялся в трубку, и Лиля сказала: «Тебе хорошо, а у меня тут рядом директор на диване спит. Дышать боюсь. И когда же это утро наступит!» Это было неосторожностью с ее стороны — сообщить, что директор спит.

Федор Данилович приказал Вите:

— Я буду в инструментальном. Не звони, телефон там далеко и в цехе никого нет: ночная смена не работает. Нужен буду — пришлешь рассыльную. И только если исключительное какое-нибудь дело!..

Витя решил: раз директор спит — ничего пока исключительного не произошло.

А Федор Данилович с самого утра был встревожен. Директор приказал изготовить — к вечеру завтрашнего дня, не позже — прессформу для крышек к тракторным катушкам, но механический цех не дал вовремя деталей. А тут еще сдача цеха Абросимову — вот-вот нагрянет.

— Сдай цех, как следует, — сказал директор. — И прессформа, прессформа… Механический задержал, знаю… Скоро получишь… Форсируй… Будут затруднения — звони… — Завтра ночью должна быть первая партия катушек — за ними приедет делегация из колхозов…

Ну, посыпалось! Прессформа… Абросимов… Делегация… Не знаешь, что важнее.

Эх, прессформы, прессформы! Много огорчений в прошлом принесли они. Девушки выведут их из строя, Абросимов загородится актом — виноват инструментальный. Поди, докажи ему! Конечно, шуми не шуми, а надо, наконец, сознаться: а виноват-то был, оказывается, ты, старик, в большинстве случаев. Инженеры формулами да интегралами заляпают акт, пойди разберись в этой кухне… Когда ставили начальником, ведь как упирался: товарищи, да вы что, белены объелись? Инженеры не всегда справлялись, а вы — прямо от станка да начальником… Не согласен на такое выдвижение! Директор рявкнул: учись! Хо, хо, веселый народ! — учиться в мои-то годы!.. Ну, ладно, некогда тут размазывать, нет человека на место начальника, на фронт ушел человек, приходится заменить. А раз взял цех в руки — храбрись. Думал так: авось недаром двадцать лет заводу отдал. Кой-какой опыт имеется. Во всяком случае, таких, как Абросимов, переплюну. Переплюнул! Эх… Накричишь на человека, а потом разберешься, инженеры еще растолкуют — ну чего, чего кричал? И бегаешь, маешься, крутишься вокруг да около этого самого Сережки, стыд глаза ест, а сказать, признаться — неправ, дескать, — куда там! Тридцать лет разницы — не шутка, не к лицу, видите ли, унижаться. Да что там говорить — жизнь идет, на старом запасе далеко не уедешь… Вон станок с Урала привезли — пойди, разберись в нем! С налета не возьмешь. Надо знать. Учиться надо, короче говоря. Отставать не хочется, да и сама жизнь не позволит отставать… Начал. Втихомолку, тайком от старухи даже — смешливая она да озорная, жить не даст… Ну, лиха беда начало — пошло дело. И знаете ли, какая это расчудесная вещь! Прочтешь, позубришь, пораскинешь мозгами туда-сюда и ахнешь! И все-то тебе понятно, и всему-то ты хозяин… И самочувствие улучшилось — на людей стал меньше шуметь, а то ведь раньше, где умом не достанешь, — криком норовишь…