Константин Локотков - Верность

В небе меркли последние краски вечера. Синяя дымка над Студенческим городком сгладила линии домов, мягко и расплывчато выступали деревья… Заработал институтский движок — в общежитии вспыхнули огни.

Неужели ничего не изменилось в Сережкиной жизни? Какой-нибудь час прошел с тех пор, как он был уверен, что все пропало, — исключат его из института, отвернутся товарищи, и пойдет он, неприкаянный, опять кочевать по жизни. Нет, ничего не изменилось — по-прежнему он будет ходить в институт, и товарищи останутся у него, и опять с Борисом будет делить последнюю папиросу… И так же весело будут гореть огни общежития — для всех, и для Сережки так же, если…

— Чтоб я когда-нибудь еще!.. Чтоб я когда-нибудь еще!.. — тихо и страстно произнес Сережка и, не договорив, швырнул папиросу, повернулся к Борису: — Борис, у тебя хорошие лекции по химии. Дашь мне?

— Пожалуйста! Они у меня в общежитии. Пойдем.

Они пошли к общежитию — маленький, большеголовый Сережка и полный, немного важный Борис Костенко.

После собрания Федор ушел к себе в комитет комсомола. По вечерам он занимался здесь. Сел за стол, раскрыл учебник теплотехники. Неожиданно раздался стук в дверь, резкий и нетерпеливый.

— Да!

Вошла Марина. Федор встал, чувствуя, что бледнеет. Марина, холодно кивнув, прошла к окну и там села на стул.

Они молчали несколько минут, и когда это стало невыносимо, Федор тихо сказал:

— Я слушаю тебя, Марина.

— У Павлика порвались тапочки, — бросила Марина и отвернулась к окну.

— Хорошо, — не сразу, стараясь не выдавать охватившего его волнения, произнес Федор. — Я ему завтра же куплю новые.

Требовательный тон Марины его поразил: никогда раньше она так не говорила с ним о семейных нуждах. И тем более после нескольких месяцев неофициального, но фактического разрыва.

Марина сидела отвернувшись. Как она похудела! Она была сейчас похожа на ту девочку-подростка, которую он когда-то злил, дергая в шутку за косу. Милая Марина… Федор шевельнулся и негромко, неверным голосом спросил:

— Еще что-нибудь есть… Марина?

Она отняла руку от подбородка, твердо и медленно опустила ее на подоконник, неторопливо повернулась к мужу. В ее глазах застыла взыскательная и строго-насмешливая улыбка, и этот взгляд обескуражил Федора, охладив его тихое радостное волнение.

— Еще есть, Федор. — Она не спеша встала, наклонив голову, поправила обшлаг рукава. — Я прошу дать мне адрес Толи Стрелецкого.

Он несколько секунд медлил, затем быстро вырвал лист из блокнота, размашисто написал адрес Анатолия и очень спокойно протянул:

— Пожалуйста. Это домашний адрес.

Марина, не прочитав, свернула листок, положила в сумочку.

— Все? — спросил Федор.

Марина не отвечала, она никак не могла защелкнуть замок сумочки, хотя он закрывался очень просто. Справившись наконец с замком и все еще не поднимая глаз, спросила:

— А тебя не интересует, зачем я беру адрес?

Интересует ли его? Если бы она знала, как все его интересует, каждое ее движение!

Борьба за семью стала нормой отношения к Марине — осторожной, тайной, в которой не было мыслей о себе, а только о ней.

Это даже не походило на первоначальное чувство, когда Марина была девушкой; тогда все было щедро, размашисто, сумбурно, поэтому, пожалуй, и легкомысленно. Собственная персона занимала не последнее место. Сейчас ровно и сильно, вызванное опасностью утраты, горело чувство в Федоре. Собственная персона если и имела значение, то лишь в том смысле; что она вдруг может стать необходимой Марине.

Вдруг… Чудес на свете не бывает, любовь не воскресишь. Единственное утешение Федор видел в том, что Марина постепенно приобщается к общему делу. Об этом он думал сегодня на собрании, слушая выступление Марины-старосты.

Адрес Анатолия… О чем она хочет ему написать? Недоброе предчувствие сжало сердце Федора. Как же ответить, интересует ли его эта просьба Марины? Лгать? Он не хочет лгать, не может… Ему и так стоит большого труда казаться спокойным в этой беседе с Мариной, тогда как… взять бы ее руки и прижать к лицу!

— Разумеется, Марина, интересует… Но я думаю все-таки, это твое личное дело.

Она сразу и резко вскинула голову, не то удивленно, не то недоверчиво оглядела мужа. Постояла так несколько секунд, и вдруг краска, мягкая, стыдливая, тонко покрыла ее щеки, лоб, уши; она выпрямилась, отодвинув с дороги стул, и стремительно вышла.

«Я не могу… не могу сказать ему… — думала она несколькими минутами позже, лежа на кровати, уткнувшись лицом в подушку. — Я не могу сказать, пока не приедет Толя».

Она не могла сказать мужу, чтобы тот не заблуждался в ее чувствах к себе. Ничего к мужу у нее нет, ничего!

«Но ведь он от меня ничего не требует, — вдруг удивленно подумала она о Федоре и села на кровати. — Он учится, весел, он не торопит ее. Почему ей непременно нужно скорей разъяснить их отношения?»

Почему ее злит это равнодушие мужа? Никаких тапочек Павлику не надо, всего две недели назад Федор купил ему новые.

Марина встала с постели. И вдруг горестно сжалось сердце: «Наша комната!» Марина не была в ней три дня, но все здесь оставалось по-прежнему. На столе лежит шпилька, так же как оставила ее Марина. Зеркало прислонено к графину. Тонкий слой пудры на газете.

Марина подошла к окну — ей вдруг захотелось к людям — и увидела Виктора. Легкой, небрежной походкой он шел к общежитию. Бедный Виктор, он делает вид, что нисколько не огорчен неприятностью с комсомольским билетом! Но он переживает, Марина знала это. Ей захотелось приласкать его, ободрить. Ведь так мало и редко они беседуют теперь! Куда делась та хорошая дружба, что была в детстве? Стали взрослыми и незаметно отдалились друг от друга, каждый занят собой… Так нельзя, они же брат и сестра, надо делиться всем: и горестями и радостями…

Что, если поведать Виктору о своей размолвке? Поймет ли он? Нет, не поймет. Марина наперед знает, как он отнесется к этому. Он сделает осуждающее лицо и скажет: «Я тебя предупреждал — рано выскакиваешь замуж. Ну, а если вышла — не дури…»

Подумав об этом, Марина потеряла охоту видеть сейчас брата и разговаривать с ним. Вздохнув, отошла от окна. И вдруг услышала голос Федора, доносившийся из коридора, и его шаги. Вот он засмеялся и сказал кому-то:

— Гони три рубля, которые брал. На обед не хватает.

На обед не хватает! Марина медленно опустилась на постель… Почему на обед не хватает? Ведь он только два дня назад получил стипендию, привозил матери деньги. Неужели отдал все? А она еще требовала тапочки! Как жестоко с ее стороны! У Марины едва не выступили слезы от жалости и стыда. Нет, надо решительно запретить матери брать у Федора деньги!