Николай Сухов - Казачка

— Эка, знычт, прут, дья… — и спохватился: — как волы все равно.

Подле него хихикнула веснушчатая бабенка со сбитым на сторону платком и носом уткнулась ему под мышку. Абанкин, не роняя достоинства, медленно спустился с паперти, окинул взглядом изображенного над входом Христа и протянул Морозову короткопалую руку.

— Ну, здоровеньки живешь, Андрей Иваныч.

— Доброго здоровья, милушка Петро Васильич, доброго здоровья! — старик расшаркался и, забегая к нему наперед, умильно засматривая в глаза, наступил на юбку веснушчатой бабенке. Та, мотнув подолом, не к месту выпалила такое словцо, от которого Андрей Иванович вспыхнул, как мальчишка, и съежился.

Абанкин сдержанно усмехнулся.

— Давненько будто я не видел тебя, Андрей Иваныч.

— Да все дела наши, Петр Васильич, дыхнуть некогда. То косим, то молотим; теперь вот время подоспело — жита сеять. Так и идет своим чередом.

— Это уж так, Андрей Иваныч, так, — грузно ступая по дощатым подмосткам, говорил Абанкин, — в этом и жизня наша проходит.

За оградой, на плацу, у пожарного бассейна, в котором, вопреки полагавшемуся, воды никогда не бывало, толпились люди, блестели на солнце лампасы, платки, бороды. Атаман, стоя на табуретке, читал объявления о потерянном и приблудившемся скоте, спотыкался на каждой строчке. Старики, Абанкин и Морозов, выходя из ограды, увидели в уголке подле крашеных двустворчатых ворот Березова. Тот, как сурок из норы, высовывал из-за ворот голову, в нетерпении взглядывал на паперть. Андрей Иванович задел его плечом:

— Ты чего тут?

— Да вот наставника поджидаю, волохатого, — многозначительно подмигнул Березов, — хочется знать, как он толкует кафизмы от Луки, двенадцатый стих.

Абанкин сердито крякнул, пробурчал что-то и зашагал крупными шагами к кругу. Вскоре на паперти показался поп. Размахивая широченными рукавами, он было направился к этим воротам, но вдруг резко повернул, стукнув каблуками, и, выгибая подмостки, почти рысью заспешил к другому выходу. Березов ухмыльнулся и вылез из засады.

— Чудной, милушки мои, человек. Паршивая овца в кайдале, — сказал Андрей Иванович и покачал головой, прислушиваясь к тягучему атаманову чтиву.

— «Рябая одно… рогая, однорогая телка, — читал по складам атаман. — Лысая. Брюхо — белое. Мы-асти…. масти муругой. Шести… шести лет». Гм! Что за едрена… Какая ж это телка? — Позвякивая медалями, атаман вцепился в листок всеми сучковатыми пальцами, поднес его к глазам. — То бишь «…шести мес…», месяцев, стал быть. Вишь ты! — и широко улыбнулся, рукавом вытер со лба пот. — Загогулина какая, ничем не догонишь!

Петр Васильевич зевнул, перекрестил рот.

— Ну, ты как, Андрей Иваныч, по шкалику перед обедом не супротив пропустить? А? Знычт то ни токма, для праздника. Зайдем? А? Водки нет? Ну, для нас, знычт, думаю, найдут как-нибудь… по шкалику.

Андрей Иванович от такого панибратства земли не чуял. Еще бы ему не согласиться! Кто ж не почтет для себя за честь побыть в компании Абанкина! Много ль таких чудаков найдется? Может быть, один Березов. С гордым видом Андрей Иванович окинул из-под руки толпившихся стариков, небрежно сунул ладонь торчавшему подле Матвею Семеновичу — несостоявшемуся свату — и засеменил вслед за Абанкиным.

Они сидели в полутемной с одним оконцем комнатке — шинке, и Петр Васильевич, придерживая локтем трехногий стол, потчевал растроганного старика. После третьей рюмки Андрей Иванович расслаб вконец. По своей привычке полез было целоваться, но Абанкин, загородившись бутылкой, предусмотрительно сел по другую сторону стола и, закусывая помидорами, жалобился:

— Уж так, знычт, хотелось пойтить ему, Трофиму, на службу, так хотелось! Но нет. Не под той, видать, планидой родился. А ведь ничем ни в жисть не хворал. Вот ты и пойди. На комиссии дохтур — такой, дьявол, продувной! — щупал-щупал, как цыган лошадь: «Э-э, говорит, да у тебя биение сердца, пиши пока льготу». Потом, дескать, посмотрим.

— Да о чем ты, милушка, толкуешь! О чем? — Андрей Иванович елозил по табуретке и, привскакивая, все пытался обнять собеседника. — Молебен надо отслужить, а ты жалуешься… Пашка мой аж захворал никак. Война, она, мил… кого, может, и в люди произведет, чинами наградит, а кого и калекой на всю жизнь сделает. А офицерство — на что оно вам? Вы и так полковники.

— Вот и я трахтую, — соглашался Абанкин, — на что, мол, тебе, Трофим, офицерство? Достатку, что ли, не хватает? Пока, слава богу, не нуждаемся.

— Ну и смехотворщик, пра слово! — Андрей Иванович фыркал и расплывался в пьяной унизительной улыбке. — «Не нуждаемся!» Тебе ли, Петро Васильич, вспоминать про нужду.

— Это к примеру. Так уж говорится. А тут… — Абанкин обвел глазами пустующую комнатку, низко свесился над столом и захрипел: — Дельце к тебе есть, Андрей Иваныч. Большое, знычт, дельце. Думал, в другой раз об этом, да уж все равно, коль выпал случай… Раз, мол, на службу тебя не взяли, говорю ему, сыну, то надо к делу приближаться, своим гнездом-семейством обзаводиться.

От радостного предчувствия у старика Морозова дрогнули руки. Он выронил на колени рюмку и растерянно вскочил, забормотал что-то невнятное.

— Эка ты, Андрей Иваныч, а-а! — благодушно укорил Абанкин. — Что? Старость? Ну, мы еще поскрипим, Андрей Иваныч, поскрипим, — Он подергал окладистую с седыми косичками бороду, приосанился. — Мы люди старинной закваски. Не чета теперешней молодежи. Как чуть — так охи да ахи. Да… Вот я и говорю ему: гнездом, мол, надо обзаводиться. Так уж извека заведено. Самим господом богом поставлено. Птица там какая ни на есть, даже самая никудышная, и та свое гнездо знает. Одни, мол, кукушки по чужим гнездам шляются… — Абанкин вел-вел свой длинный разговор кружными путями и свернул напрямую: — Посылает он к тебе, Андрей Иваныч. Уж дюже твоя дочка пришлась ему по ндраву.

Андрей Иванович хоть и пьян был, но рассудок его работал довольно трезво. Наконец-то! Наконец-то сбываются его затаенные желания. Шутка ли дело — сам Абанкин навязывается. По совести говоря, он уже было потерял эту надежду. Потерял с того времени, как им дегтем намазали ворота, положили на невесту охулку. Знает ли о том Петр Васильевич? Ведь завистники и злые языки не преминут растрезвонить, если дело коснется сватовства.

— Приданого мне не надо, Андрей Иванович, — текли медовые слова Абанкина, одно приятнее и слаже другого, — разорять тебя не буду. Даже совсем наоборот: ежели что — могу помочь тебе, для свата не посчитаюсь. Пашню там распахать аль что по хозяйству — пошлю работников, вмах обделают. На кладку тоже не поскуплюсь.

Лицо Андрея Ивановича подернулось грустью, и он опустил глаза.

— Этто, милушка, все так, — и вздохнул, — дочка у меня невеста, этто правда. Сваты не раз уж прибивались. С Черной речки мельник о прошлой год прибивался. Но ведь она еще дите, совсем дите. Осемнадцатый годок сравнялся… Петро Васильич, ро-одненький, и не думал пока. Вроде бы и рановато. Да и как-то боязно без нее оставаться. Отобрали у меня Пашку…